Шрифт:
Пролог
Сгорбленный седой старик в длинном шерстяном балахоне, подпоясанном верёвкой, взял ухват, вытащил из печи томящийся горшок, большой деревянной ложкой помешал парующее варево и огляделся.
– Всё вокруг иным станет. Погибель свою искать нет нужды. Сама на порог явится.
Заприметив корзину в углу, кряхтя, наклонился, извлек белесые коренья, понюхал, попробовал на зуб и бросил в кипяток. Жаркий огонь всполохами освещал избушку. В свете лучины посередь стола, развешанные по бревенчатым стенам и под потолком пучки трав, кореньев, связки грибов и ягоды на ветках, отбрасывали зловещие тени. Старик достал с полки туесок, снял с него крышку, запустил внутрь руку и взял щепоть измельченных веток.
– Плошку подай, – потребовал он.
Из-за печки, куда вовсе не проникал свет, вышла женщина в плотных шароварах и длинном верхнем платье с глубоким запахом, прихваченном широким кушаком. Словно серебряными нитями, рясная проседь украшала густые чёрные волосы до пояса, заплетенные в тугую косу. Покрытое тонкой паутинкой морщин лицо, не растеряло с годами своей привлекательности. И хотя её молодость давно прошла, горделивая осанка, точеный профиль и стройный стан и теперь привлекали внимание, а мудрость во взгляде только добавляли женщине стати. Одного взгляда на неё хватало, чтобы понять – из-за этой красавицы в степи случалось много кровопролитных боёв. Но, лишь духам, да хозяину избушки известно, каким ветром занесло эту степнячку в глухой лес.
Женщина неспешно подошла к столу и, поставив плошку, присела на лавку.
Старик высыпал в деревянную ступку веточки, взял с полки еще один туесок побольше, набрал из него горсть сушеных почек и семян, растер руками и ссыпал в плошку. Сорвал со стены лист и цвет иссохших трав и отправил к веткам, посыпав сверху горсть сушёных ягод. Взяв со стола пестик, принялся измельчать собранное, шепча заговорные слова. Избушка тут же наполнилась приятным дурманящим запахом. Измельчив, высыпал в плошку, и обеими руками принялся перетирать содержимое, пока оно не превратилось в пыль. Снял с шеи, висевший на длинной веревке холщовый мешочек, потянул тесёмку, отсыпал немного чёрного порошку и спрятал ценное снадобье, хранимое с особой тщательностью, обратно за пазуху. Зачерпнув из плошки в деревянную ложку перетертого снадобья, повернулся к печи и, высыпав в горшок, принялся быстро помешивать жижу. Прошептав заговорные слова, старик взглянул на парующее варево, довольно кивнул и задвинул горшок обратно в печку.
– Чарки неси и на стол накрой, – велел он.
Женщина молча встала и ушла в темный угол. Вернувшись, она положила на стол круглый хлеб, завернутый в тряпицу, и деревянную миску с крупными кусками жареного мяса. Старик всё это время стоял у печи, протянув руки к огню, согревая иссохшие костлявые пальцы. Обернувшись и взглянув на стол, велел:
– Еще одну давай.
Женщина вздохнула. Степнячкам не пристало перечить мужчине, тем более почтенному старцу. Ни слова не говоря, она взяла с полки еще чарку и села к столу. Старик достал из печи горшок с варевом, поставил на стол и, зачерпнув деревянной ложкой, наполнил две чарки. Одну подал женщине, другую, поставил на стол и сел напротив. Долго всматривался в темный отвар, потом сделал глоток и глухим голосом произнес:
– Темные времена грядут, Магрура. Небо уронит на головы людей вострые стрелы. Не слыхать вокруг будет ничего, кроме стонов умирающих и криков каарганов. Из земли кровь сочится станет. Куда не ступишь, в какие земли не отправишься – всюду погибель ждет. Отец на сына пойдет. Брат на брата. Одни будут клинками изрублены, других затопчут кони резвые. А тех, что уцелеют…
Скрипнул засов. Низко склонившись, в низкую дверь с трудом протиснулся черноволосый отрок-прислужник в одежде, похожей на ту, что была на Магруре. Едва не задев ведро с водой, примостившееся на лавке у двери, он втащил на своей спине огромную вязанку дров. Бросив виноватый взгляд на старика, свалил поклажу у печи и сел поближе к огню, привалившись к теплому боку.
– …Того, кто уцелеет огонь сожрет, – не глядя на прислужника, продолжил старик.
– Никто не спасется? – голос женщины дрогнул.
– Не многие уцелеют. А те, кто песнь хвалебную духам петь станет, да жизни радоваться, вскоре начнут молить о смерти.
От страшного предсказания женщина поёжилась. Страх тугими путами сковал тело.
– Ты говорил, ждешь вестей из кыпчакских земель, чтобы решить мою участь. Когда отпустишь? – пытаясь унять нарастающую дрожь, тихим голосом спросила женщина.
Старик сощурился, словно в глаза ему ударил яркий свет, внимательно посмотрел на женщину и, повернувшись к ней спиной, глухим голосом произнес:
– Давно ли беду чуешь? Сколь ночей лютым холодом маешься?
– Да, поди, уж пятой луне случится пора.
– Скоро, – бросив короткий взгляд на женщину, кивнул старик. – Твой срок близок уже…
Старик смолк на полуслове, прислушался:
– Скачут к нам! Трое!
– Я ничего не слышу, почтенный Хамзир! – прислушавшись, выпрямился молодой кыпчак.
– Тебе и не пристало, Гайлис. Ступай, встреть путников.
Прислужник поклонился, прикрепил к поясу саблю, снял со стены колчан, стрелы. Выйдя из избушки, крепко сжимая в руке лук, Гайлис огляделся, прислушался. Огромные ветви старой ели прятали избушку от сторонних глаз, тяжелыми лапами свисали до земли, прикрывали махровым покрывалом крошечные оконца, в которые почти не проникал свет. Сквозь мохнатые ветви тонкой лентой из чёрного оконца под самой крышей, струился сизый дым, путаясь в сросшихся ветвях, цепляясь за кроны высоких деревьев, вырываясь из сумрачной мглы густого леса.
– Видно померещилось старому, – пробурчал молодой кыпчак. – Тихо вокруг. Ни скрипа валежника, ни шелеста листвы, ни пения птиц.
За спиной хрустнула ветка. Гайлис прислушался. Издалека доносился тихий плеск воды, раскинувшейся у кромки леса реки. Но и он не нарушал величавый покой глухого леса. Неожиданно совсем рядом тишину разорвал треск. Что–то упало в кусты, росшие поблизости. В тот же миг в траве захрустело и зашуршало. Выскочив на опушку перед избушкой, заяц, петляя и прижимаясь к земле, бросился бежать. Гайлис вскинул лук готовый в любой миг пустить стрелу. Но за кустами и деревьями никого не было видно. Он огляделся. Треск повторился, и перед самым носом с высокой ели, что росла у избушки, упала шишка. Пнув ее ногой, молодой кыпчак тряхнул головой. Из маленького покосившегося амбара, ютившегося за избушкой и наполовину вросшего в непроходимые дебри, раздалось надрывное блеяние потревоженных овец и тихое конское ржание. И в тот же миг с берега реки послышалось ответное ржание нескольких лошадей.
Прячась за деревья и кусты, Гайлис направился к реке. Стараясь не хрустеть сухими ветками, он подобрался совсем близко и притаился за старым дубом.
У самой кромки воды стояли три всадника – по виду кыпчаки.
– Тут тропа вглубь леса, господин, – услышал Гайлис родную речь.
Ему показалось, что он слышал раньше этот голос. Только вот никак не мог вспомнить, где.
– Верно ли говоришь? Тропы не видно. То ли это место, Негудер?
– Мой господин, видите черный валун? За ним и начинается тропа. Узкая. Коням не пройти, их придется оставить у реки, – услышал молодой воин знакомый голос.