Басурманин. Дикая степь
Шрифт:
– Рязань град новый, маленький. Там чужака сразу заприметят, – жалобно заскулил купец.
– Верно, говоришь. Поэтому, возьмешь немного своего товара в мешок. Продашь его в лавку по сходной цене.
– А моя дочь? – голос купца дрожал, как и он сам. Ему не хотелось оставлять девочку у басурман. Боялся, что станется с нею. Страшился, что больше ее не увидит.
– Она останется здесь. Без моего слова ее никто не тронет. Но помни! Если к закату третьего дня не воротишься – она умрет страшной смертью.
Купец, давясь слезами, молчал, перечить не решался. Да и что толку возражать? И головы бы лишился, и дочь погубил.
Солнце еще не поднялось, когда, издали
У городских ворот стояли два ратника. Остальные стражники на башне городской стены, скучая, глядели по сторонам, время от времени зевая. Через ворота вышли деревенские женщины с корзинами, въехала повозка с зерном, да путник, каких много захаживало, в пропыленном плаще и с мешком за плечами прошел за ней вослед. Приличная одежда под дорожным плащом стала пропуском за крепостную стену. И путник растворился в торговых рядах базарной площади.
Глава 3
Стояла середина весны: та пора, когда снег давно сошел, все в округе зазеленело, но светило не набрало полной силы. Ночи еще были холодны, а вот дни напротив стояли жаркие, порой душные. В такой почти по-летнему знойный день княжич Владислав сидел в своей светлице и старательно изучал свитки, принесенные толмачом. Княжич с малолетства был тем отроком, который прилежно внимал наукам, языкам, словесности и стойко сносил учение ратному делу. Наставники и наместнический долг батюшки научили его, как подобает относиться княжескому отпрыску к возложенным обязанностям. Не ропща, он сталкивался с трудностями. Да и страх ему не был ведом. И все же, липкое ощущение тревоги не покидало с самого момента расставания с любимым родителем. С этим мерзким предчувствием беды он ложился, с ним же и вставал, каждый раз ожидая какой-либо напасти. Шел третий день с отъезда князя Мстислава в Муром. Как хотелось Владиславу, чтобы батюшка остался дома! Но с отрочества заложенное – «Долг превыше всего» – напоминало всяко, кто он есть, и не позволяло дать слабину. Вот и ныне, участившиеся набеги половцев, хазар, булгар и прочих басурманских племен погнали его батюшку в столицу. А дошедшие до Рязани слухи о коварном сговоре соседей – славян вовсе лишило покоя князя Мстислава. Отчего и отправил он гонца к князю в совет. А оттуда повелели собраться всем наместникам в Муроме.
– Фёдор! Коли башни и посты в большем числе не токмо на басурманской стороне надобны, но и на Черниговской, станется ли батюшке втолковать Муромскому владыке об том? Как мыслишь?
Сидевший у окна толмач изучал толстый фолиант, кряхтя и пощипывая чахлую бороденку.
– А то, как же! Князь Мстислав знатный почитаемый наместник в совете. Ему внемлют! – отложив в сторону книгу, Фёдор внимательно посмотрел на своего воспитанника.
– Добро, коли так.
Княжич вновь склонился над свитком. Только тяжкие мысли никак не покидали. Задумавшись о неминуемо грядущем, он из-под воль поглядывал на Федора. Изображая усердное чтение, княжич так и не заметил пристального и беспокойного взгляда толмача.
– Фёдор, распахни оконце. Парко, – расстегивая кафтан и не отрывая глаз от написанного, произнес княжич.
Слова юного правителя выдернули толмача из размышлений.
– Не изволь беспокоиться. Будет исполнено, – затараторил он и, бойко подскочив с лавки, распахнул пару маленьких витражей – окошек.
В светлицу влетел ветерок. И пускай он не был желанно прохладным, но привнес в душные покои свежести. Запахло цветом дерев.
Теремной толмач Федор относился к юному княжичу как к собственному сыну. Взрастив Владислава с сызмальства, он души не чаял в своем ученике. И теперь, наблюдая, как воспитанник становится достойным правителем, не переставал напутствовать его. По-отечески учил премудростям всяким, журил за проказы, а то и вовсе вдруг припоминал, что перед ним княжеский отпрыск, начинал, словно девица, краснеть, робеть, заикаться и теряться, не ведая как себя с ним вести.
– Ты, княжич, не сидел бы сиднем над учением, шел бы косточки поразмять. Что батюшка велел, когда уезжал? Про дело ратное не забывать, на воздухе чаще бывать. Знает он про это увлечение книжное. Есть хоть один свиток, или книга какая, которую еще не читывали? Вон, за зиму как побледнели. Э-эх! Солнышку надо радоваться, кланяться траве зеленой. Ступай-ка ты, княжич, во двор, под светило ясное, под лучи благодатные. А как согреешься, так попроси воеводу нашего Артемия Силыча, Гришку али Ивача, чтоб с тобой на мечах сразилися. Булаву, поди, с оттепели в руках не держал? Мастерство ратное каждодневного усердия требует! Да и верхом третьего дня не выезжал. Ступай, княжич, ступай. А то батюшка воротится, достанется нам обоим на орехи.
Княжич кивал, продолжая делать вид, будто читает. Не шла из головы грамота, что батюшка ему показывал. Донос от перебежчика с соседского княжества. Поди, как прав он? Поди, как от ближних беды ждать? Да и на басурманской стороне не спокойно. Купцы заезжие сказывали, что в ихних краях кочевники шастают, на караваны нападают, люд вольный режут почем зря.
Посидев еще для виду княжич, отложил свитки, отодвинул книгу и, застегнув кафтан, встал.
– А и то, верно, сказываешь, Федор. Пойду–ка я и, правда, на двор.
Сотник старательно осматривал выкованные накануне мечи, клинки, проверял на прочность щиты, когда с заднего двора, запыхавшись, в кузню вбежал княжич.
– Ивач, я на булавах биться хочу, – выкрикнул он и с любопытством уставился на деревянный настил, щедро заваленный новым оружием.
– Какой прыткий, – усмехнулся сотник. – Дай срок, разберусь в кузне, да погоняю тебя. Еще пощады просить станешь.
– Не стану.
Взяв с наковальни отдельно от прочего оружия лежавшие парные мечи средней длины, княжич повертел их, взмахнул руками, рассекая воздух, с силой опустил вниз, послушал, махнул в стороны крестообразно, восхищаясь изяществом и лёгкостью клинков. Положив мечи на настил, легонько коснулся рукоятей, погладил, с интересом разглядывая и любуясь красивыми витыми косами.
– Не по чину мне пощаду вымаливать, – повернулся княжич к сотнику.
– Ишь ты каков! Не по чину! А помнишь, как ты десяти годков от роду на коне первый раз в поле выезжал? Тоже тогда хорохорился! И что? Скинул тебя гнедой. Хвала духам и богам вышним из-под копыт достать успели! – усмехнулся воин, с улыбкой поглядывая на княжича. – Говорили тебе – не объезжен конь. Куда? Ан нет, и слыхивать ничего не желал. «Велю» и все тут!
– Нет в том моей вины. Конь чего-то спужался. Вот и встал на дыбы, – попытался оправдаться княжич, от смущения зардевшись, словно девица красная.