Басурманин. Дикая степь

Миллинткевич Милена

– Станет ли посол с боярином речи вести, коли у князя наследник имеется?

– А сам как думаешь? Кого посланник боле хочет видеть, дитятю безусого или боярина степенного? Поезжай, Яр Велигорович. Твоё слово в Чернигове знают, посол тебе не откажет.

– А ты как же, княже? – обеспокоился Андрей Силыч.

– А куда я денусь? Али боишься, станется со мной чего? Слово даю, от града не удаляться. Разве, что с Ивачем до холма и мигом обратно.

В двери постучали. На пороге появился сотник.

– Готовь лошадей, Ивач. Боярин Магута и воевода

посольство встречать выедут, да в Муром сопровождать станут. Верховых легких дюжину и полдюжины определи в охранение. Ратников пеших не давай, они медлить станут. Провизии и прочих надобностей распорядись приготовить.

Ивач склонился в почтенном поклоне.

– Справим, княже!

– Скоро ли управитесь со сборами?

– Да вот к деннице¹¹ и справим. А к вечерней зоре, коли в пути не за мешкают, поспеют встретиться с Черниговскими посланниками. У них повозки тяжелые, едут не спешно. Наши-то верхом живо прибудут. А уж повозки опосля подойдут.

– Добро, Ивач. Ступайте все, мне подумать надобно.

Светило уже почти скрылось за горизонт, когда в корчму у речных ворот, спотыкаясь от усталости, ввалился посетитель. Оглядев взором, полным обреченности, не многочисленных посетителей, он рухнул на лавку у двери и тяжело вздохнув, прикрыл глаза. Добротная одёжа перепачканная землей, рыжая борода со следами спекшейся крови, слипшиеся волосы, торчащие в разные стороны из-под измятой шапки, да голодный взор вызвали у завсегдатаев жалость и сострадание.

– Ряха! Поднеси чарку мёда пенного бедолаге, не то сгинет у тебя на пороге. Кто к тебе захаживать будет, коли в твоей корчме люд пришлый помирать станет? – покачал головой в углу дородный посетитель в дорогом кафтане, по виду купец, и, рыгнув, принялся уплетать за обе щеки добрый кусок пирога с грибами.

– Слыхивал я, на Муромском пути опять разбойники лютуют. Почем зря грабят купцов да путников, – поведал сидевший за столом ратник.

Он отломил половину от своей краюхи хлеба и, положив на стол, махнув Ряхе головой в сторону рыжеборода.

– А может басурман какой в наших краях завелся? – послышалось из темного угла.

– Откель ты тут, мил человек?

Опустив на стол перед рыжебородом чарку с медом и ломоть хлеба, пожалованный ратником, хозяин корчмы Ряха, уселся напротив. Приоткрыв глаза и с трудом сев, посетитель привалился к стене, взглянул на упитанного детину с красным лицом и толстыми короткими пальцами и перевел взгляд на стол. Схватив чарку и залпом ее осушив, вгрызся в краюху. Оторвав зубами добрый кусок и прожевав, рыжебород поднял глаза на хозяина и слабым голосом произнес:

– Разбойники окаянные товары мои забрали. Меня по голове дубиной охаживали, да и бросили в канаве помирать.

Ряха, сочувственно кивнув, подскочил с лавки и кинулся в погребок. Вернувшись оттуда с крынкой меда, налил рыжебороду еще одну чарку.

– Пей, мил человек, пей. Страху-то натерпелся небось.

– Сказывал я вам, –

подал из угла голос дородный посетитель, – купцам должно по воде товары возить. Разбойнички-то они больше пешие, на реке их почитай не водится.

– И куда-ж ты теперячи подашься, мил человек? – подливая мёду, расспрашивал Ряха.

– В Ростов мне надобно. Домой, – запихивая последний кусочек хлеба в рот и сгребая со стола в ладонь крошки, пробубнил рыжебород.

– Коли так, я тебе подсоблю. Купеческим завсегда помогать друг другу должно. Завтрева мои товары прибудут. Апосля, на другой день к полудню с Ростова по реке купеческий караван придет. Мне их потребно дождаться, дела повершить. До вечерней зорьки подводы возить товары станут. А как мгла кромешная спустится, то лодьи в верх не пойдут. Купцы Ростовские у Ряхи завсегда на постой становятся. Третьего дня с ними по реке назад воротишься. Только уж и ты меня не забудь, Кутепу. Я в Ростове гость частый.

– Благодарствую, добрый человек, – повалившись с лавки, принялся отвешивать поклоны рыжебород. – Жихарь я. Меня в Ростове каждая псина знает. Я, почитай ужо и не надеялся выбраться.

– Ты, это! В ногах валяться негоже. Апосля расплатишься. Ряха!

– Туточки я! – отозвался хозяин.

– На постой определи горемычного. Да баньку ему снаряди – смердит. Всю корчму провонял, кусок в глотку не лезет.

Глава 4

Лишь только светило тронуло макушки деревьев ближнего леса, получив последние наставления и раздав свои указания, с княжеского двора съехал посольский обоз. Проводив крестного и воеводу, княжич загрустил.

– Что понурый стоишь, княже? – подошел к крыльцу сотник.

– Тоска душу гложет, Ивач. С самого батюшкиного отъезда покоя не ведаю. Вот и крестный с Силычем со двора съехали, и еще горше стало. Думы окаянные терзают, спасу нет.

Ивач понимающе кивнул и ни слова не сказав ушел, оставив молодого правителя одного предаваться раздумью и горестным мыслям. Окинув взором теремной двор, княжич вздохнул. Вроде и беспокоиться не о чем. Крестный еще до темна встретится с Черниговскими посланниками, тут недалеко до росстани, где, по словам гонца, тихим ходом двигается посольство. Челобитчиков не приходило – значит в граде все ладно. Так отчего же не спокойно на душе? Отчего тягостны думы?

– Знаю я как печаль – кручину твою излечить.

Ведя под уздцы любимца княжича, гнедого жеребца Буяна и своего пегого мерина, на широком княжеском дворе появился сотник.

Завидя своего любимца, Владислав приободрился.

– И то верно, – вскочил в седло княжич. – Мы собирались до холма проехаться, да с булавами порезвиться.

И стеганув Буяна хлыстом, сорвался с места.

– Придержи своего коня, княжич. Экий ты, скорый, – преградил путь Ивач.

Буян недовольно заржал и взвился на дыбы. Княжич прижался к шее коня и что-то зашептал своему любимцу. Молодой жеребец еще раз взбрыкнул и успокоился, встав как вкопанный.