Басурманин. Дикая степь

Миллинткевич Милена

Великан склонился перед господином.

– Пусть отведут его к девчонке, – приказал хан великану на родном языке.

Мансур схватил купца за шиворот. Тот, кланяясь, попятился к выходу, но потом замер на миг, хотел было что-то спросить, но язык, будто прирос. Уж больно мягким показался ему голос хана, приветливым. Да и Мансур ни разу кнутом его не пригладил. Обманчивое чувство близящегося избавления – купец не ждал снисходительности от этого кровожадного властителя.

– Ты еще здесь? Убирайся, пока дозволяю. Мне подумать надобно, – увидав замешкавшегося рыжеборода, прикрикнул хан и тут же добавил на своем наречии. – Убери отсюда эту падаль, смердит, будто тлен.

Великан ухватил купца за рукав и выволок из шатра. Крикнув что-то двум кочевникам, стоявшим неподалеку, он перевел тяжелый взгляд на купца:

– К девке своей ступай, – медленно выговаривая слова на чужом языке, заговорил Мансур. – И не показывайся пред очи хана, пока не позовет. Понял ли?

Купец кивнул и, взглянув на приближавшихся к нему воинов, побрел на встречу. Спотыкаясь и путаясь от страха в ногах, сделал несколько шагов и оглянулся. Но увидев вышедшего из шатра хана, задрожал всем телом, икнул, и, подхватив полы кафтана, помчался к маленькому шалашу, что примостился у большой крытой арбы, убедиться, что хан сдержал слово и его дочь жива.

– Что скажешь, Мансур? Не западню ли уготовил мне этот саткыш¹²? – глядя в след удаляющемуся купцу, размышлял Дамир.

– Мой хан! Эргаши оставили его у околицы, на подступах к Рязани. О речных воротах я ранее не слыхал. А ежели мне было не ведомо, то и тебе, господин. Этот саткыш мог сбежать. Но он вернулся.

– У меня осталась его девка.

– Всё так, господин! Только мне показалось, он нарочно желал убедить тебе в том, как ценна для него жизнь девчонки. Да только вот о своей шкурой он всё одно больше печется.

– Он вернулся! Значит, полагается на слово моё. Верит, что отпущу. Жизнь дочки своей спасти вознамерился. Стало быть, не слукавил, и о лодьях с товаром, и обозе не брехал. Идем.

Дамир взглянул на Мансура и направился к лошадям. Приподняв полог маленькой тесной абры, оглядел дрожащих пленников.

– Я обещал отпустить вас, если плата будет достойной.

– Мы заплатим сполна, коли цену назовешь.

– Коли сделаете то, что велю! – медленно произнес хан.

– Мы всё сделаем, хан. Ты только вели.

– Д–д–да в уме ли т–т–ты? – зашептал тощий. – От–т–кель ведомо, ч–ч–что ему надоб–б–бно?

– Нету у нас пути лучшего, чем согласием на предложение твое ответить, хан, – не обращая внимания на нытье тощего заики, ответил за всех старший.

Хан довольно кивнул и, закрыв полог, пошел прочь.

Мансур приблизился и с легким поклоном заговорил:

– Не таи на меня злобу, мой хан! Спросить хочу.

– Говори. Лишь тебе и Негудеру я дозволяю вольные речи.

Мансур в благодарность за высокую милость склонил голову.

– Ты отпустишь этих глупцов?

Дамир остановился, повернулся к Мансуру, медленно извлек саблю из ножен и, подняв вверх, принялся разглядывать узор на лезвии.

– Атасы однажды взял нас с тобой в степь, – заговорил он тихо. – Два маленьких кеде. Он привел нас в низину и отвалил камень. Земля под ним кишела змеями. Атасы схватил одну и кинул на тебя. Ты помнишь тот день, Мансур?

– Это невозможно забыть, мой хан!

– Ты испугался, я помню.

– Мне было мало лет, мой хан.

– Ты всегда был старше меня.

– А тебе никогда не был ведом страх, мой господин.

– Верно говоришь. Змея упала на землю и сжалась в клубок. Она готовилась сделать бросок. Атасы поднял саблю и отсек ей голову. Помнишь, что он сказал тогда?

– Если змея свернется клубком, она обязательно прыгнет и укусит.

Дамир поднял саблю выше, размахнулся, с силой опустил ее вниз, срубив стебли сочной травы и еще не распустившиеся полевые цветы. Внимательно посмотрел на великана.

– Вели готовить лошадей. Выступим до рассвета. Ты помнишь в прошлом годе меня посетил Тай Чу?

Мансур кивнул:

– Как забыть этого Богдойского¹³ хитреца?

– Этот манзы¹⁴, старый лис, поведал мне об одной мудреной затее. Пришел срок опробовать эту вашу сарацинову хитрость. Если духам будет угодно, эта битва превзойдет славу всех тех сражений, что прошёл мой атасы, и его атасы. Тай Чу сказывал, вы, сарацины, горазды на всякие мудреные затеи.

Лицо Мансура стало каменным. Если бы рядом оказался кто-то из кочевников, скорее всего он не заметил бы перемен в настроении великана. Но от Дамира не укрылось боль в душе верного раба, вызванная тяжелыми воспоминаниями.

– Что тревожит тебя, Мансур? – притормозив у входа в шатер, хан вынудил великана остановиться. – Ты усомнился в своем господине?

– Как я смею, мой хан?

– Тогда в чем печаль твоя?

Мансур извлек из ножен саблю, положил её на ладони и, в знак покорности, склонив голову, опустился перед ханом на колени, вверяя ему свою жизнь:

– Я не смею, господин!

– Говори!

– Прости меня, мой хан!

– Что ты сделал? – беря из рук раба саблю, глухо спросил Дамир.

– Я позволил себе вольные помыслы. Выслушай, а после руби мне голову.

– Говори.

– Когда мы были кеде, ты дал слово, что не станешь звать меня тем, кем я был рожден – сарацином. Ты говорил, что отныне и на все времена я кыпчак.

Дамир нахмурился, разглядывая саблю своего верного раба. Поглаживая необычное лезвие с двумя кончиками, словно язык у змеи, он любовался ее мощью и красотой. Явуз-хан рассказывал, что этот клинок был при отце Мансура, когда войско кыпчаков напало на его караван. Им отец защищал своего маленького сына. И этим же клинком Явуз-хан снес сарацину голову. В том караване никто не спасся, кроме меленького кеде. Дамир спросил однажды атасы, почему он не убил его. Явуз-хан долго молчал, а потом ответил, что сохранил жизнь маленькому сарацину лишь потому, что он был не многим старше его собственного сына. Он забрал мальчика с собой. Дамир и Мансур вместе росли, вместе играли, вместе учились ездить верхом, сражаться. Явуз-хан относился к сарацину как к родному, не забывая при том напоминать ему, что он всего лишь раб его сына. Этот клинок Явуз-хан подарил ему, Дамиру, когда впервые взял их с Мансуром в поход. Они ехали по степи, а Явуз-хан рассказывая о сабле, всё время поглядывал на маленького сарацина. Дамир видел, какими глазами смотрел Мансур на пристегнутый к поясу маленького господина клинок – тяжелый для десятилетнего кеде. Тот поход оказался тяжелым. Силы были не равны. Так случилось, что в той битве Мансур спас жизнь ему, своему господину, и в благодарность за спасение, вопреки воли отца, Дамир подарил маленькому сарацину саблю его отца. В тот день Мансур принес Дамиру клятву безграничной верности и преданности. В тот день он перестал быть сарацином, а стал кыпчаком, как и его господин. Дамир вертел в руках саблю и вспоминал тот день. Сколько битв они прошли вместе, сколько походов! Но тот день он не сможет забыть никогда.