Басурманин. Дикая степь

Миллинткевич Милена

– Поспешать надо! – Ивач открыл глубокий лаз под крыльцом, ведущий за стены Рязани и подгонял перепуганных женщин и детей. – Под утес аки выберетесь, в лес, к Агафье пробирайтесь. Схоронитесь там, на заимке, до поры, дабы басурману в лапы не попасть, покуда князь–батюшка не воротится. Коли мы все тут поляжем, поведаете правителю нашему, что за напасть с нами приключилась.

Двое ратников спустились в лаз первыми, освещая факелами дорогу.

– Чего встали, словно идолы деревянные? – огрызнулся на стоявших в нерешительности толмач. – Живо полезайте, не то все поляжем не от меча да стел вострых, так от пламени пожарища.

Женщины и дети в нерешительности смотрели на зияющую перед ними дыру.

– Ой,

бабоньки! Авось сберегут нас духи да боги вышние! Почитай всё лучше самим в землю лечь, чем изуверам этим окаянным отдаться на поругание, – завопила Настасья, жена боярина Магуты, и крепко прижав к себе дрожащих детишек, прыгнула в чернеющую мглу.

За боярской жинкой, со страхом в глазах стали спускаться в лаз и остальные.

– А княжич–то, княжич наш где? – оглянулся по сторонам Федор. – Куда нелёгкая понесла эту голову буйную?

– За стену они с Гридей отправились, – глухо ответил Ивач, в душе надеясь, что княжичу удалось спастись. – Светило еще высоко по небу ходило. Ежели басурман повстречали…

Договорить сотник не смог. Одна мысль о гибели княжеского наследника причиняла ему нестерпимую боль. О худшей участи для него он и думать страшился.

– Ой, беда, беда лютая! – хватаясь за голову, запричитал Фёдор. – Что я князю–батюшке сказывать буду? Пошто мне такая кара? На кого уповать мне, когда правитель наш воротится?

– Ты, дурень, не голоси, аки баба, – прикрикнул на него Ивач. – Почитай, мы аще не выбрались, чтобы ответ перед правителем держать. Сказывай, как на духу, сундуки в студенец скинул ли?

– А ты почем знаешь про студенец? – сощурил глаз толмач. – Вынюхивал, как бы княжеским добром разжиться?

– Ты что мелешь, окаянный! Со страху долг свой позабыл? – Ивач схватил толмача за грудки и, приподняв над землей, с силой тряхнул, дабы оклемался.

Фёдор крякнул, задергался и, когда сотник его отпустил, беспомощно осел на крыльцо. За воротами послышался шум и во двор полетели стрелы. Бабы да малые дети, что еще не успели спуститься в лаз, разом заголосили.

– Цыц, дуры! И себя и нас погубите раньше сроку, – гаркнул на них Ивач, подталкивая несчастных к дыре в земле.

Убедившись, что больше никого из женщин не осталось, тиун и трое ратников спустились в лаз. Двое других опустили деревянный щит, закрывая проход в земле, и засыпали лаз землей и каменьями из стоявших под крыльцом специально для тех целей приготовленных небольших телег.

– Фёдор!

Сотник схватил толмача за плечо и хорошенько встряхнул, оглядываясь на трещащие под натиском басурман ворота.

Тот встрепенулся, вздрогнул, когда стрела со свистом вонзилась в крыльцо и, подскочив, побежал вверх по ступеням.

– Скорей! Поспешать надо! – подгонял сотника осознавший происходящее Фёдор.

Спотыкаясь и путаясь в собственных ногах, толмач бежал по теремным палатам. Спустившись в погреб, он указал на большущий короб, стоящий под стеной. Воткнув горящий факел в отверстие в стене, Ивач уставился на огромный висячий замок. Видя смятение сотника, толмач хмыкнул.

– То, что сокрыто в сём сундуке, негоже нам видать. Но схоронить – должно! Потяни разом вона за те крючки.

Ивач удивился речам Фёдора. Но сделал так, как тот повелел. Крючки поддались не сразу. Пришлось дернуть раз, затем другой, снова и снова, пока внутри что–то не затрещало, и откуда–то снизу не раздался приглушенный плеск воды.

Сверху на лестнице раздались крики. Выхватив меч, Ивач бросился в терем. Фёдор еле поспевал за ним.

– Схоронись от греха, – на бегу крикнул ему сотник. – Могёт быть выберешься, так князю поведаешь о случившемся. Ан нет, так разом и поляжем.

Фёдор попятился и, споткнувшись, кубарем скатился в погреб. В свете догорающего факела, он с

опаской поглядел в дальний угол. Приблизившись, трясущимися непослушными руками разгреб приваленный к стене стог соломы, обнажив короб поменьше того, в коем спрятана была княжеская казна. Сняв с пояса связку ключей, отыскал тот, что выделялся среди других своей диковинностью, отпер короб, и, перекрестясь, влез внутрь, попутно загребая на себя соломенный стог. Спустившись по приставленной внутри лестнице в земляной мешок, заскулил от страха, лишь только ноги коснулись дна. Сюда, под толстый слой земляного вала, не проникали звуки. Понять, что делается наверху, в тереме, было невозможно. Кромешная тьма окутала толмача ледяным покровом, сковала руки и ноги, словно цепями.

– Храните меня духи земли! Уберегите окаянного от напастей! Защитите грешника от кары божьей! Смилуйтесь, пощадите… Храните меня… Защитите… – крестясь, шептал толмач, оседая вниз.

Неожиданного его плеча коснулась чья–то костлявая рука.

– Боги мои, помилуйте меня, грешника! Защитите духи от напастей! Уберегите от лиха и погибели! – с новой силой в голос запричитал толмач.

Молитва придала Фёдору смелости, и он решился ощупать земляной мешок. Как сказывал почивший прошлой весной боярин Нагиба Крут Гудилович, самолично распоряжавшийся насчет постройки княжеского терема, его тайников и схронов, внизу должно быть широкое отверстие, а за ним лаз, ведущий через земляной вал ко рву.

Медленно ощупывая стылую, окаменевшую землю, толмач наткнулся на что–то ветвистое. С трудом поборов страх и ощупав нечто, шумно выдохнул – то были коренья дерева, растущего за конюшней. Других дерев поблизости не было, а это, видать, проросло вглубь вала. Именно эти корневища и показались толмачу костлявой дланью смерти. Неожиданно рука Фёдора провалилась в пустоту. Нащупав края лаза и убедившись, что он достаточно велик, толмач вновь вознес мольбы к духам земли и полез внутрь.

Чем дальше он продвигался к выходу, тем более рыхлой и влажной становилась земля. В какой–то миг она и вовсе стала вязкой и мягкой, задвигалась, заходила под пальцами. Онемев от ужаса, Фёдор осознал, что падает. Спасительный путь, казалось, затягивал его, засыпая сырой землей. И когда несчастный уже решил, что погибель его настигла и не выбраться ему живым из сырой могилы, ставший вязким, лаз вывалил его в полный воды ров, изрыгнув напоследок добрую порцию земляной жижи. Небо над головой сверкнуло и прогрохотало. Даром, что на дворе была весна, отчего–то по–осеннему ледяные струи небесной воды мощным потоком устремились вниз, наполняя ров, поливая землю, вступая в неравную битву с огнем.

– А, басурманское отродье, нечисть окаянная! – грозя одной рукой в сторону крепостной стены, крестился другой Фёдор. – Отведайте–ка гнева Перунова! Не оставил громовержец князя нашего батюшку! Явился–таки на выручку детям своим! Не бросил ни старый, ни новый Боженька! Заступнички!

Глава 7

По каменистому берегу реки, кутаясь от набежавшего невесть откуда холодного ветра в шушпак¹⁷, с опаской взирая на расползающиеся по небу чёрные тучи, брела старуха. Оглядываясь и хоронясь, она останавливаясь, вздыхала и, опираясь на клюку, шла дальше, по только ей одной ведомой тропке. Шла, пока не заприметила впереди черный валун на берегу. А увидав, вздохнула с облегчением – вот и конец пути ее трудного, долгого. Избушка Зоремира там, в чаще. Притаилась за высокими деревьями, за раскидистыми кустами. С берега ее не видать. Коли не знаешь, где избушка та спрятана, то и не сыщешь. Да и тому кто ведает, куда идти надобно – тропка не покажется. Отведет глаза старик любому, кто не званным в гости придет.