Басурманин. Дикая степь
Шрифт:
Последнее, что выхватил его взгляд, перед тем как померкнуть, были медленно ползущие под холмом повозки с награбленным добром и люди, подгоняемые кнутом.
Когда, спустя время, княжич очнулся вновь, то боль немного утихла, и очи, как–то сразу раскрылись. С тоской окинул взором Владислав то, что осталось от Рязани. Удручающий вид – обугленные бревна деревянных построек да кое–где дым, поднимавшийся с пепелища. Ветер принес с холма смрад и копоть. И хотелось бы не верить в случившееся, да очи не обманешь.
Княжич
Княжича подняли и поставили на ноги. Руки связали веревками за спиной. Подталкивая копьями, подвели к молодому воину в дорогих доспехах, восседавшему на походном троне.
– Мне сказали ты кня–жич? – так вот чье шипение у своего уха он слышал. Басурманский властитель, улыбаясь, поигрывал коротким клинком.
– Да! – гордо вскинув голову, ответил Владислав. – Ты и твои воины вторглись в мои земли.
Кыпчак разразился диким хохотом.
– Нет больше твоих земель, кня–же. И деревень – нет. И града твоего – Ря-за-ни – тоже нет! – смакуя каждый слог, говорил он.
– Кто ты? – стараясь не выказывать страх и держаться с достоинством, спросил княжич.
–Меня величают хан Дамир. А ты – кня–же Владислав – мой пленник.
Бесовские очи, карие с зеленоватым отливом прожигали насквозь. Он смотрел на своего невольника, сквозь выбившуюся из–под шлема прядь волос, и улыбался. Молодой. Немногим старше самого княжича. Но его взор каленым железом прожигал насквозь, заставлял отвести или опустить глаза любого. Но княжич и не подумал отворачиваться. Смотрел хану прямо в глаза. Жестокие. Злые. Беспощадные. Сколько смертей они видели? Сколько жизней забрали руки, те, что сейчас играют с кинжалом? Княжич, не таясь, разглядывал своего врога. А хан не сводил изумленного взора с княжича. Еще никто доселе не отважился на такую дерзость – смотреть хану прямо в лицо, не склонять перед ним головы. Он привык к ползающим у своих сапог пленникам, молящим о пощаде пленникам, готовым за дарованную жизнь продать всё, что свято пленникам. А этот юнец стоял перед ним, гордо вскинув голову. Не пряча взор. Не страшась своей участи. Не боясь ханского гнева.
– Завтра мы двинемся в обратный путь, – низкий, глубокий, чуть с хрипотцой голос хана заставил княжича невольно вздрогнуть. Дамир усмехнулся, наслаждаясь зрелищем. – Я достаточно собрал дани, чтобы вернуться в свои земли.
«Спалить град дотла, вывезти казну и все ценное – добрый способ собрать дань». – подумал Владислав, и не сдержавшись выкрикнул:
– Ты не хан, ты – тать18!
Дамир ухмыльнулся, сделав вид, что не услышал сказанное.
– Бежать тебе некуда, да и «не ра–зум–но си–е…» – нарочито медленно, по слогам, произнес он любимую фразу Ивача. Так говорили многие русичи, но лишь в его устах эти слова звучали особенно поучительно. Что сейчас с ним? Жив ли?
Из тяжких воспоминаний о верном ратнике княжича вывел сильный толчок в бок. Оказывается, хан закончил говорить. Стражник подпихнул пленника в спину, уводя вниз к подножью холма. Идти со спутанными узами ногами было трудно. Несколько раз княжич чуть было не упал. Но выказывать свою слабость перед ворогами он не собирался.
Его втолкнули в небольшой шатер, примостившийся под холмом у раскидистого дерева. Человек, сидевший в углу, вздрогнул, когда увидел вошедшего. Изумление же самого княжича было беспредельно. Купец. Рыжебород, коего он прогнал от ворот Рязани. Может он тоже пленник? Но руки его были свободны, а на ногах не было пут.
– Вражина примерзкая, – пробормотал княжич, страшась, как бы его не услыхали. – Так это ты, беспутный, ворогов на земли наши привел?
Нахлынувшая ярость отодвинула в дальние уголки души раздумья о том, какая судьба ему уготована.
– Не серчай, ваша княжеская милость, – начал, было, купец, приближаясь к нему и кланяясь в пояс.
Княжич попятился назад.
– Отойди от меня, безбожник! Беспутный нечестивец!– прошептал Владислав.
Его душили злость, обида и слезы. Но выказывать слабость ему было лишь себе во вред. Собравши волю в кулак, он попытался успокоиться и подумать об ином. Голова сильно гудела и кружилась. Хотелось пить и прилечь. А вот оставаться в обществе этого вражника желания не было. Только кто его будет слушать? Не дома чай…
Княжич присел у входа в шатер и привалился спиной к колу, служившему опорой для этого чудо–строения. Прикрыв глаза, он вспоминал свое детство. Матушку, которую не знал, но о которой слышал много доброго. Она умерла, давая ему жизнь. Батюшку, который так сильно переживал ее кончину, что не женился боле. Толмача Фёдора, учителя словесности, наук мудреных, математики и языков иносказательных. Артемия Силыча воеводу да Ивача сотника – двух воинов, двух наставников делу ратному, двух друзей. Эх, надо было поприлежней учиться у них. А то все книги, да свитки на уме были. Может тогда успел бы хоть сколько голов ворогов сложить. Владислав вспоминал, все, что было сердцу любо–дорого, да сгинуло–пропало в бешеном танце огня нещадного.
Тяжелая голова бессильно склонилась на плечо, и юноша провалился то ли в забытье, то ли в беспокойный сон, где слышался гул набата, звон мечей, крики и стоны умирающих, и дикий, дьявольский смех хана Дамира.
Следующее пробуждение было стремительным и тяжким. Словно чьи–то безжалостные руки с силой выдернули его из одного кошмара, чтобы с головой окунуть в другой, еще более ужасающий своей неизвестностью.
Купец тряс его за плечи и приговаривал:
– Очнись, княжич. Молю. Пора.