Бедные углы большого дома

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

Звучно лилось въ храм пніе пвчихъ, носились волны дыма, сверкая при утреннихъ лучахъ солнца, кружилась пыль, пахло ладаномъ и воскомъ, мигали свчи и какъ будто изъ недосягаемой дали тихо проносился старческій голосъ благословляющаго священника, и было что-то неизъяснимо поэтическое, какъ младенческій сонъ, во всей этой торжественной картин. Полусонный ребенокъ то любовался съ упоеніемъ ею, то жарко молился, то уносился куда-то своей дтской фантазіей, какъ будто ее подняли за собою несущія вверхъ волны иміама. «Что-то я буду длать теперь одинъ, безъ Вари? Опять рисовать? Нтъ, скучно! лучше я книжку почитаю. Славныя есть книжки волшебныя! Вотъ гд о феяхъ пишутъ», — думалось Ардальону. И точно, по возвращеніи домой, напившись кофею съ сдобной булочкой, онъ отрылъ у себя замасленную волшебную книжку, притащилъ къ окну старое, обтянутое черной кожею, кресло, подладилъ его такъ, чтобы на него падали солнечные лучи и, поджавъ

подъ себя ноженки, угнздился, какъ котенокъ, и сталъ читать, грясь на солнц, разгораясь хорошенькимъ личикомъ и уносясь далеко-далеко отъ бдной, низенькой, проходной комнатки…

А мать погладила его по головк, поцловала и, натянувъ на голову платчншко, побжала мелкими шажками на рынокъ купить мучки, да яицъ, да разнаго другого снадобья, чтобы испечь прсные пирожки для своего сынишки. Онъ читалъ-читалъ, наконецъ, одолла его дремота и, горя яркимъ румянцемъ, съ улыбкой на лиц, онъ уснулъ, а во сн снились чудныя грёзы: богатство, воздушные дворцы, безконечное яркое небо, летающія въ горячемъ воздух феи и, качаясь на сонной, залитой блескомъ рк, пли русалки ему сладкую псню…

Кому изъ насъ незнакомы эти волшебныя, разнживающія душу сновиднья? Разв какому-нибудь маравшему въ дтств свой гимназическій мундиръ сорванцу Приснухину —

Да, кстати, гд онъ теперь?

Вонъ далеко на конц города, въ усть Фонтанки, продирается онъ между барокъ на дрянной лодчонк съ двумя шестнадцатилтними мастеровыми-халатниками изъ мастерской, своего отца. Фуражка натянута на затылокъ, крупныя капли пота струятся съ пылающаго лица, глаза блестятъ огнемъ силы и страсти, онъ снуетъ по лодк, поднимаетъ протянутые по рк канаты и веревки, отпихивается отъ барокъ, работаетъ багромъ.

— Эй вы, спутанные! — кричитъ онъ: — чего по рк слюни-то распустили? Не можете къ сторон причалить? Прозду нтъ! Черти, черти проклятые! Митрій, забирай правымъ-то весломъ. Вотъ такъ, молодецъ! Ну, теперь прихвати лвымъ… Фу, ты Господи, совсмъ умаялся! — говорить онъ, садясь на доску, играющую роль скамьи, и, отирая потъ обшлагомъ рукава, любуется, какъ быстро несется лодка, вырученная имъ на свободу. А вдали уже мелькаетъ зелень, островокъ. Еще нсколько минутъ — и передъ пловцами откроется широкое раздолье залива, а грязная Фонтанка и неугомонный, пьяный, ради праздника, городъ исчезнетъ вдали, закутанный своимъ дымомъ, опоясанный кладбищами.

— «Эхъ, если бы втеръ разыгрался!» — говоритъ Порфирій, и искренно это его желаніе, и нтъ въ немъ страха, онъ дйствительно убжденъ, что борьба съ бурей чудное дло; ему кажется, что онъ могучій гигантъ, и въ эту минуту онъ любитъ боле всего картину, висящую въ магазин его отца и изображающую Петра на Ладожскомъ озер, усмиряющаго бурю.

Ему кажется, что онъ скоре бы утонулъ, чмъ ршился бы крикнуть: помогите! И то сказать: кто — если трезво глядть на міръ и на вс его глубокія соображенія — поможетъ ему, Приснухину, когда онъ самъ не сможетъ спасти себя? Ему никто никогда не говорилъ о существованіи спасительницъ фей, а он, отъ тупоумной гордости, или отъ крайней лни, не поспшили какимъ-нибудь чудомъ заявить ему о своемъ существованіи и такимъ образомъ навки потеряли одного изъ возможныхъ поклонниковъ. Бдныя, жалкія, глупыя феи!

III

Маленькая сестрица и бдный братишка

Въ то же воскресенье госпожа Скрипицына возвратилась съ Варей отъ поздной обдни и застала у себя обычныхъ праздничныхъ гостей: учителя-француза и своего восемнадцатилтняго брата-кадета, молодого человка съ ухарской прической и беззаботно-удалымъ выраженіемъ на недурненькомъ личик съ вздернутымъ носикомъ, сильно развитыми ноздрями и полными, алыми губами. Этотъ достойный всякаго уваженія и потому любившій принимать признаки уваженія, молодой человкъ любилъ, не стсняясь присутствіемъ постороннихъ лицъ, напвать отрывки изъ арій и романсовъ, изъ которыхъ онъ отлично помнилъ первыя дв строчки и мотивъ. Онъ серьезно говорилъ, какъ и слдуетъ истинному таланту, что у него «прекрасный теноръ», и иногда высказывалъ сожалніе, что у него нтъ времени обработать свой «замчательный голосъ», и вообще смотрлъ съ должнымъ презрніемъ на тхъ, кто не имлъ голоса или просто стснялся пть, не зная первыхъ строчекъ арій и романсовъ. Не мене прекрасно, и тоже не стсняясь вкусами постороннихъ, умлъ молодой человкъ свистать и съ восторгомъ говорилъ, просвиставъ удачно какой-нибудь мотивъ, что онъ «отлично свищетъ». Въ эти минуты онъ былъ особенно привлекателенъ, потому что нкоторымъ образомъ находился въ положеніи вдохновеннаго свыше лица, размахивалъ руками и шагалъ огромными шагами по комнат, стуча каблуками, наступая на чужія ноги и задвая за мебель. По обыкновенію онъ не любилъ сидть, но лежалъ въ кресл, закинувъ назадъ голову, свсивъ въ стороны руки, протянувъ и расширивъ длинныя ноги, такъ что вся его фигура представляла человка, лежащаго на покатой

доск. Онъ находилъ эту позу граціозною и ловкою и почему-то называлъ ее «вызывающею». Если онъ не свисталъ, не напвалъ первыхъ строчекъ арій, не лежалъ въ кресл, то крошилъ ножницами попавшіяся ему вещи, или комкалъ ихъ въ рукахъ, за неимніемъ ножницъ. лъ аппетитно, по-кадетски, бралъ кушанья, не дожидаясь приглашенья, изъ любви къ лучшимъ кускамъ блюда; если ставилась на столъ коробка съ конфетами, то онъ спокойно ставилъ ее себ на колни или, лучше сказать, на грудь, такъ какъ это было удобне въ его лежачемъ положеніи, и рылся въ конфетахъ, осматривалъ вертлъ каждую, иногда даже подносилъ къ носу, отыскивая самыя лучшія, подходившія къ его развитому вкусу, оставляя гостямъ довольствоваться тмъ, что не нравится ему. Это, впрочемъ, могло быть непріятно только тмъ, у кого былъ одинаковый съ нимъ вкусъ, но такъ какъ на вкусъ товарища нтъ, то подобное дйствіе и не могло быть непріятнымъ кому бы то ни было. Иногда онъ пряталъ нсколько конфетъ для друга, съ которымъ его звали неразлучной. Тотъ былъ хорошенькій мальчикъ, ходившій большею частью въ шинели, а не въ курточк, хотя это и было запрещено въ корпус. Но до него намъ нтъ дла. Госпожу Скрипицыну часто возмущало поведеніе брата, чего мы, при всемъ уваженіи къ ней, разумется, не оправдываемъ, любя воинственную свободу и полное сознаніе своихъ достоинствъ въ воинахъ. Но Скрипицыной это было простительно, она была такъ воспитана, выросла въ такомъ обществ и была въ тхъ лтахъ… Да, кстати, о лтахъ госпожи Скрипицыной.

Читательница, не приходите въ ужасъ, что, говоря о лтахъ женщины, я могу добраться и до вашихъ лтъ. Вы молоды, я знаю наврное, что вы молоды; я васъ встртилъ посл десятилтней разлуки на балу и былъ радъ, что на вашихъ щечкахъ цвтутъ попрежнему розы, что у васъ роскошные локоны, падающіе на алебастровую шейку, что ваши бровки черны, узки и правильно очерчены. Этого съ меня довольно; подробне узнаетъ степень вашей молодости вашъ будущій супругъ на другой день вашей свадьбы…

Скрипицына же была въ той пор, когда всякая женщина перестаетъ прибавлять лта своей милой, дорогой подруг, а мужчины перестаютъ справляться о нихъ. И такъ она, державшаяся прямо, говорившая плавно и медленно, изящно поправлявшая нарукавиички и складочки платья, не смущавшая своей особой гостей даже въ гостиной графовъ Дикобразовыхъ, своихъ дальнихъ родственниковъ, она огорчалась воинственностью брата и называла его манеры «армейскими».

— Ты знаешь, мой другъ, — говорила она:- что именно за эти манеры у графовъ Дикобразовыхъ, нашихъ родственниковъ, не принимаютъ армейскихъ офицеровъ.

— Ну, вотъ еще выдумала. Графиня сама таскала свою дочь къ намъ на балы въ корпусъ, а тамъ не станетъ же наша братья для нихъ перемнять манеръ. «Пью за здравіе Мери», — вдохновенно плъ братъ, качая во вс стороны головой.

— Могу тебя уврить, графиню ужасаютъ эти манеры. Она повезла дочь на балъ, потому что тамъ былъ Жоржъ Гребецкій. Она хочетъ устроить эту партію, и онъ долженъ какъ можно чаще видть ея чудную, несравненную дочь. Ты долженъ вести себя прилично, отличаться тмъ аристократизмомъ, которымъ отличались во «ваши». Вспомни, что фамилія Скрипицыныхъ не изъ тхъ, которыя стоятъ въ переднихъ. Ты знаешь по исторіи судьбу нашихъ предковъ въ 1612 году. Да что я говорю! Довольно взглянуть на твои черты, на твои, ручонки и ноги, чтобы убдиться, что твой ддъ вышелъ не изъ курной избы.

— «Лобзай меня, твои лобзанья», — моталъ головой братъ, выставляя свою хорошенькую, протянутую на середину комнаты, ногу.

— Я согласна, что твой голосъ рдкій алмазъ, но онъ не обработанъ. Если бы у меня были средства…

— Кстати, сестра, что эти подлецы, мои мужики, не приносили оброка?

— Нтъ, мой другъ.

— По-міру, канальи, ходятъ, чмъ бы на мста идти. Конечно, скоро ли по грошамъ соберешь оброкъ, да еще, я думаю, каждый день нализываются. «Что за ночь, за луна», — заливался брать. — Итакъ, мой другъ, если бы у меня были средства, или если бы твои мужики работали, а, не ходили по-міру, и платили бы большіе оброки, то мы взяли бы теб учителя пнія, и ты, конечно, могъ бы пть даже у графа Дикобразова. Его же младшая дочь, которая еще не просватана, такъ любитъ пть дуэты. Но пть, ходя по комнат, это не принято.

— Ты, душа моя, ничего не понимаешь. Вы вс въ институт привыкли быть нмыми, чопорными куклами, ходить на пружинахъ, se tenir droit и цловать подругъ въ блдныя, чахоточныя лица. Идеализмъ! Къ тому же ты позабыла, я думаю, какое дйствіе, производитъ мужской голосъ на женщинъ, онъ магически дйствуетъ на нихъ. «Обойми, поцлуй», — плъ братъ и, вытянувшись еще пряме въ кресл и закинувъ еще выше свою умную головку, вспоминалъ, какъ его пніе очаровало одну изъ знакомыхъ ему двицъ, жившихъ въ одной общей квартир, куда привезъ его впервые, вышедшій въ полкъ товарищъ, и куда съ того дня, онъ ходилъ съ друзьями, по субботамъ. Но возвратимся къ разсказу.