Бедные углы большого дома

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Что это такое? — воскликнула, по-французски, Скрипицына. — Какъ васъ называютъ?

— Разв это моя вина? — оправдывалась тоже по-французски Ольга Васильевна.

— Ну, а если Дикобразовъ или кто-нибудь другой изъ моихъ родныхъ прідетъ и увидитъ это слово на доск — что онъ скажетъ? Вы подумайте, что онъ скажетъ! — произнесла Скрипицына, забывъ, что ея родственники не посщаютъ ея школы.

— Но разв это я выдумала? — вздохнула Ольга Васильевна.

— Чтобы я этого не слыхала больше! — ршила Скрипицыяа.

Ольга Васильевна расплакалась, и съ этого дня ей было боле прилично названіе «пансіонской тряпки», чмъ медовой сосульки, такъ какъ ею помыкали

вс, и она давала дтямъ конфеты, чтобы они не дразнили ее, не писали ея прозвища на доскахъ. Вс продолжали шумть, когда она появлялась въ классъ. Если какая-нибудь работа была неврно сдлана, то вс говорили, что такъ велла сдлать Ольга Васильевна, и Скрипицына, чтобы показать дтямъ свою строгую и честную справедливость, длала при нихъ же выговоръ гувернантк. Посл одного изъ подобныхъ выговоровъ Ольга Васильевна собрала свои вещи и хотла тайкомъ ухать отъ Скрипицыной, желая избжать ссоры. Послднее слово для Ольги Васильевны было такъ же страшно, какъ слово «жупелъ» для одной изъ героинь Островскаго. Она готова была десять верстъ пшкомъ пройти, по городу босикомъ пробжать, только бы спастись отъ ссоры. Она нердко оставляла мста, не получивъ жалованья, и радовалась, что сумла-таки схитрить, избжать ссоры, не заикнувшись о деньгахъ. Теперь она радовалась, пробираясь изъ спальни съ чемоданчикомъ, чтобы передать его потихоньку дворнику, но вдругъ ее поразилъ голосъ;

— Что это вы? — спросила Скрипицына, явившись въ спальню совершенно случайно, такъ какъ сборы гувернантки были подсмотрны только Дашею.

— Иду къ… въ классъ, — пробормотала Ольга Васильевна.

— Съ чемоданомъ? — изумилась Скрипицына.

Ольга Васильевна покраснла до волосъ, провела въ воздух рукою и проговорила:

— Это… это я въ разсянности!..

— Помилуйте, какой примръ подаете вы дтямъ, мой другъ? По разсянности идете съ чемоданомъ въ классъ! Хорошо еще, что я васъ остановила, душа моя. Вы и безъ того такъ мало внушили къ себ уваженія, а тутъ еще чемоданъ! Да вамъ бы проходу не было отъ насмшекъ!

«Сейчасъ поссоримся!» — ужаснулась Ольга Васильевна, чувствуя, что ее до глубины души оскорбили и возмутили слова содержательницы пансіона, что у нея самой готово вырваться рзкое слово упрека, и прошептала:

— Благодарю васъ!

— Помилуйте, я васъ такъ люблю! Вы знаете, какъ забочусь о васъ, какъ я стараюсь внушить дтямъ любовь къ вамъ. Я хочу помощницу вамъ взять, облегчить вашъ трудъ… Видитъ Богъ, что я не виновата, если дти боле уважаютъ меня. Вы слабы, мой другъ, съ ними, вы не имете этой, этой dignit'e, которая нужна въ наставниц. Но все же я васъ люблю… Вы, можетъ-быть, сердитесь, что я не могла отдать вамъ жало…

— Ради Бога, ради Бога, не думайте этого! — воскликнула Ольга Васильевна.

— Доброе созданье! — трогательнымъ тономъ произнесла Скрипицына.

Она была очень мягка въ послднее время вообще и особенно въ этотъ день.

«Не поссорились!» — обрадовалась Ольга Васильевна и заплакала отъ радости, горячо благодаря Скрипицыну и сознавая, что Скрипицына могла бы поссориться съ нею, выгнать ее, конечно, заплативъ ей за годъ жалованье. Но что значатъ эти деньги передъ ужасомъ ссоры? И стала ли бы ласкать ее изъ-за нихъ прямодушная Скрипицына? Это событіе случилось какъ разъ въ тотъ день, когда въ домъ Скрипицыной поступила на житье Варя. Трауръ, печаль, беззащитность, сиротство были достаточными причинами для того, чтобы Ольга Васильевна сдлалась Варинымъ Трезоромъ. Мы видли, что Варя не очень гналась за поцлуями Ольги Васильевны, но Ольгу Васильевну ставало не на одни поцлуи.

Въ сороковой день посл смерти своего отца Варя захотла постить его могилу.

— Помилуй, не одной же теб идти туда, — сказала Скрипицына. — Ты можешь помолиться за душу отца въ любой церкви.

— Я попрошу Дашу сходить со мной на кладбище, — сказала Варя.

— Нтъ, барышня, мн некогда-съ, — отвтила Даша.

— Я свезу ее туда, — вмшалась Ольга Васильевна.

— Для чего? Это прихоть. Ей погулять хочется, а не молиться. Молиться она можетъ везд,- замтила разсудительная наставница.

— Но вдь и вамъ дорога могила вашего отца, — чрезвычайно просто и кротко произнесла Ольга Васильевна.

Скрипицына посмотрла на нее удивленными глазами и какъ-то разсянно промолвила:

— Позжайте… я не держу васъ…

Даша стала что-то разсказывать своей госпож, когда ухали Варя и Ольга Васильевна, но госпожа выслала ее вонъ и долго, долго ощипывала какіе-то листочки съ цвтовъ; въ ея голов вертлись, Богъ знаетъ почему, слова жиденькой гувернантки… «Дорога могила отца», — шептала она, въ раздумьи качая головой…

На кладбищ Варя встртила всхъ своихъ старыхъ знакомыхъ и очень обрадовалась имъ. Ей какъ-то легко дышалось въ этотъ день.

— Давно, давно, моя голубка, мы тебя не видали, — говорила Игнатьевна, цлуя Варю. — Хоть бы глазкомъ взглянуть на тебя хотлось.

Варя вздохнула.

— А я тебя каждую ночь видлъ, — шеннулъ ей Ардальонъ.

— Во сн? — тоже шопотомъ спросила Варя.

— Нтъ, я каждый вечеръ ждалъ, когда ты пройдешь со свчой по комнат книжку читать мадам,- едва слышно произнесъ онъ и покраснлъ до ушей.

Варя задумчиво посмотрла на могилу отца и снова о чемъ-то вздохнула.

— Это новое платьице на теб? — освдомилась Акулина Елизаровна. — Поди-ка, по сороку копеекъ за аршинъ плочено, за барежъ-то?

— Ахъ, нтъ! — воскликнула маіорская донь. — Это барежъ-крепе, шестьдесятъ копеекъ аршинъ стоитъ, никакъ не меньше!

— Ну, что бы тамъ ни стоилъ, а ужъ я ей по гробъ не прощу, что она тебя къ намъ не пускаетъ, — сказала злопамятная Игнатьевна.

— Ахъ, она благодтельствуетъ! — раздалось восклицаніе маіорской дочери.

— Пошли ей Господь здоровья! — умилилась Акулина Елизаровна. — Вотъ она тебя выучитъ всему, жениха теб богатаго найдетъ…

Варя молчала и, кажется, не слышала глубокихъ соображеній бдныхъ женщинъ. Начались толки о быломъ жить-быть, о Семен Мартынович, о дороговизн говядины, о смертности человка, о поп, долго неидущемъ служить панихиду; наконецъ, пришелъ и онъ, проплъ вчную память, вс поплакали и пошли. Одинъ Ардальонь безучастно смотрлъ на все и слушалъ толки. Онъ тихонько дернулъ Варю за платье, когда вс пошли съ могилы, и остановилъ ее на этомъ мст.

— Ты, Варька, ни за кого не выходи, — проговорилъ онъ и потупилъ глаза.

— Что?

— Ты, говорю я, — ни за кого замужъ не выходи, потому что я женюсь на теб.

Въ дтскомъ голос Ардальона было столько застнчивой любви и мягкой грусти, что Вар вдругъ вспомнилось все, все прошедшее, вс игры съ отцомъ и Ардальономъ, вс долгіе вечера, за чтеніемъ волшебныхъ сказокъ съ заключенными царевнами, вс ласки, давно невдомыя ей. Изъ ея глазъ впервые въ этотъ день хлынули горькія, неудержимыя слезы, она припала къ земл. Ардадьонъ наклонился, на лету поцловалъ ее въ щеку и хотлъ бжать, испугавшись своей смлости, но Варя торопливо схватила его за рукавъ, притянула къ себ. и съ быстротой молніи нсколько разъ крпко поцловала его испуганное личико. Ея глазенки блестли какою-то отвагою и силой.