Бедные углы большого дома
Шрифт:
Въ одиннадцать часовъ, по уход француза, госпожа Скрипицына пошла въ свою спальню въ сопровожденіи Вари и горничной. Варя должна была читать вслухъ французскую книгу, покуда не заснетъ наставница, такъ какъ для двочки, не имвшей чистаго французскаго произношенія, такія чтенія должны были оказать громадную пользу, а госпожа Скрипицына, врная принятымъ на себя обязанностямъ, заботилась о сирот, какъ мать, все предвидла, все разсчитала.
— Вчера въ дом у насъ опять исторіи случилась, всхъ жильцовъ всполошила, — говорила горничная, раздвая свою госпожу.
— Опять скандалъ какой-нибудь? — съ пренебреженіемъ замтила госпожа.
— Да еще какой! Кажется, какъ свтъ стоитъ, такъ такого не бывало. Портняжка, что у насъ въ дом живетъ, пьянъ напился по обыкновенію, ну, и сталъ жену бить, ей ужъ это не въ диво…
— Дай мн другой чепчикъ, съ кружевами, знаешь, — сказала Скрипицына, конечно, нисколько не обращавшая вниманія на болтовню горничной, какъ на болтовню попугая.
— Извольте, сударыня… Вотъ сталъ онъ ее бить, а она въ слезы. «Лучше бы, говоритъ, мн помереть, чмъ съ тобою жить! Заступиться, говорить, за меня некому». А на
— Какія у тебя выраженія пошлыя, Даша!
— Право-съ, такъ и сказалъ: «Самъ, говоритъ, натрескался, а мать своими боками отдувайся! И безъ того она тщедушная, на ладанъ дышитъ, а ты ее еще заколачиваешь. Ложись! говоритъ, не то я теб руки свяжу». «Какъ ты смешь такъ съ отцомъ разговаривать? — говорить портняжка. — Да я тебя въ бараній рогъ согну, убью, пасченокъ!»
— Помилуй, Даша, ты забываешься!
— Извините, сударыня!.. «Убью, говоритъ, тебя!» «Ну, это еще старуха на-двое сказала», — говоритъ сынъ. Отецъ на него замахнулся, а онъ, какъ взялъ его за об руки, скрестилъ ихъ, да такъ его, раба Божія, и положилъ на кровать. «Лежи, говоритъ, пока не отрезвишься, не то къ кровати привяжу». И вдь, говорятъ, до трехъ часовъ ночи это онъ просидлъ на отцовской кровати и продержалъ его руки. Такъ тотъ и уснулъ. Ну, сегодня проспался, въ ногахъ у жены валяется, благодтельницей ее своею называетъ, у сына прощенья проситъ. Тотъ ухалъ на цлый день на лодк кататься… Вотъ разбойникъ-то растетъ, ужъ не уйти ему отъ вислицы, помяните мое слово.
— Пожалуйста, не передавай мн этой грязи. Что мн за дло до этихъ исторій? Ступай!
— Прикажете этотъ чепчикъ спрятать?
— Нтъ, онъ на мн неловко сидитъ, мн его не надо.
— Такъ неужели же бросить такой миленькій чепецъ?
— Возьми себ, если онъ такъ хорошъ.
— Ахъ, Господи, благодарствуйте! Вотъ ужъ не ожидала. Недаромъ у меня бленькое пятнышко на ногт всю недлю было. А я-то думала: ну, ужъ обманетъ, не откуда подарка получить.
— Какъ ты наивна! Ты еще вришь этимъ дтскимъ примтамъ!
— Ахъ, сударыня, да какъ же имъ не врить? вотъ и теперь вышла правда. Впрочемъ, у васъ и примтъ никому не нужно, вы всмъ мать родная, только вс ли это цнить-то будутъ, — вздохнула Даша, совершенно случайно взглянувъ на Варю.
— Ты добрая двушка, Даша! — сообразила Скрипицына. — Прощай!
— Покойной ночи, пріятнаго сна!
Варя начала читать, смутно понимая содержаніе перваго читаемаго ею романа. Это былъ не Шатобріанъ, а Поль-де-Кокъ, лежавшій не въ гостиной, а въ спальн.
— Читай, дитя мое, не такъ громко. Вообще пріучайся говорить и читать, не торопясь и не возвышая голоса. Въ обществ это не принято. Вообрази, если бы сошлось двадцать человкъ въ комнат, и вс начали бы говорить скоро и громко — изъ этого вышла бы жидовская школа, базаръ. Это нервы раздражаетъ.
Подъ тихое чтеніе Вари нервы госпожи Скрипицыной не раздражались, но успокоились, и она уснула сладкимъ сномъ ребенка или чистаго, безгршнаго существа, какимъ она была, какъ видитъ читатель, на самомъ дл, а Варя, увидавъ, что слушательница уснула, опустила книгу на колни и впервые серьезно задумалась о своемъ положеніи. Она, что ясно видно изъ разсказа, была, повидимому, тупоумна и принадлежала къ разряду тхъ дтей, которыхъ съ негодованіемъ назвалъ мн генералъ Воиновъ мерзавцами и негодными, дрянными втряными мельницами. «Вы заступаетесь въ своемъ Шуповъ, — грозно внушалъ онъ мн,- за эту дрянь, вертящуюся въ ту сторону, куда дуетъ втеръ. Ваши любимые герои, попавъ въ среду разбойниковъ, не думаютъ вести благонамренную жизнь, а готовы сами сдлаться разбойниками. Заступаться за такихъ лицъ, милостивый государь, безнравственно, вы кладете этимъ, милостивый государь, пятно на себя.» Я согласился съ мнніемъ генерала Воинова и возненавидлъ бы эту втряную мельницу, Варю, если бы наблюдателю-романисту было позволено ненавидть и преслдовать кого бы то ни было (хоть бы даже самихъ васъ, генералъ Воиновъ) въ своихъ романахъ. Въ голов этой втряной мельницы, Вари, роились весьма непохвальныя мысли. Она не чувствовала умиленія, глядя на свою спящую благодтельницу, не чувствовала благоговнія къ ея бдному братишк за его попытку развить сироту, не чувствовала занимательности разсказа горничной и романа Поль-де-Кока и уносилась мысленно въ грязную квартиру необразованной, иногда попахивавшей водкою Игнатьевны, не ощущая ни малйшаго отвращенія къ грязи и необразованности и ни малйшей привязанности къ блеску и благовоспитанности. Вставъ со стула, она приподняла свчу такъ, что лучи упали на лицо спавшей женщины и озарили его вполн. Румянецъ на лвой щек этого существа, лежавшаго во время чтенія на лвомъ, боку, и черная полоска на мст лвой брови исчезли безъ всякаго слда и остался румянецъ и черная бровь только на правой сторон, что, при содйствіи жиденькихъ волосъ, заплетенныхъ въ тощія косички, при остромъ нос, придавало дйствительно довольно потшный и оригинальный видъ госпож Скрипицыной: двочка съ непріятной насмшливостью улыбнулась и пошла изъ комнаты. Въ ея лиц было что-то ядовитое и вмст съ тмъ неудержимо-веселое, торжествующее. Она мелькомъ взглянула на себя въ зеркало, впервые улыбнулась своему юному личику и легла спать. Черезъ полчаса къ ней подошла возвратившаяся отъ родныхъ жиденькая гувернантка и напечатлла третій поцлуй на ея щеку.
«Очень мн нужны твои поцлуи!» съ пренебреженіемъ подумала еще не спавшая Варя, и, вспомнивъ, что ея подруги зовутъ жиденькую гувернантку «медовой сосулькой», раздражительно отерла щеку.
Варя, Варя, то ли ты думала три дня тому назадъ? Знала ли теперь ты, что ты надолго, можетъ-быть, навсегда, по своей вол прогоняешь отъ себя свои свтлые сны?
IV
Жизнь Вари и ея Трезора въ школ большого дома
Вар, какъ двочк неразвитой и уже освоившейся съ будничною жизнью въ жилищ необразованной Игнатьевны, было неловко въ боле изящномъ и праздничномъ дом благодтельницы. Ее подавлялъ братъ Скрипицыной своею благородною воинственностью и взглядомъ на всхъ окружающихъ, какъ на осажденныхъ или покоренныхъ враговъ. Конечно, воинственность боле пригодна въ военную пору, но она требуетъ, какъ и вс другія качества, постоянной практики и въ мирное время, такъ какъ иначе война можетъ застать врасплохъ неосмотрительнаго воина. Значитъ, братъ Скрипицыной былъ правъ въ своемъ поведеніи. Варю подавляла госпожа Скрипицына своимъ высокимъ, сопряженнымъ съ горечью развитіемъ, своимъ сознаніемъ собственнаго превосходства надъ окружающими, своими кроткими, но, тмъ не мене, длинными и подавляющими рчами, своими воспоминаніями о Дикобразовыхъ и пожатыхъ во время институтскихъ баловъ лаврахъ. Варю подавляла бойкая Даша своею смтливостью, говорливостью, своею способностью извиваться мелкимъ бсомъ, длать тонкіе, но колкіе намеки на «неблагодарность нкоторыхъ людей», своею манерой говорить: «Вс ли будутъ цнить васъ, сударыня?» — и въ это время случайно бросать взглядъ на Варю, какъ будто Варя похожа на отогрваемую за пазухой змю. Варю подавляли ея подруги, глядвшія свысока и имвшія полное право такъ глядть на даровую ученицу, могущую ради выслуги сплетничать на нихъ, хотя еще и удерживавшуюся отъ сплетенъ. Подавляли ее рзные перламутровые ножички, могущіе хрустнуть въ рук при разрзываніи книгъ; подавляли книги въ богатыхъ переплетахъ, падавшія иногда на полъ и мявшіяся во время паденія; кушетки, столы, ковры, стны, все, все подавляло Варю, все блестло, сверкало и даже грязный, ничмъ, кром своей наглости, не блествшій мясникъ, ворвавшійся однажды въ комнату Скрипицыной, стучавшій грязными сапожищами, сморкавшійся въ запачканный кровью передникъ и требовавшій уплаты долга, — даже этотъ мясникъ подавилъ Варю, взглянувъ на нее злобными глазами. Варя почему-то вдругъ поняла изъ этого взгляда, что и онъ, и лавочникъ, и дворникъ, и вся улица, и весь городъ знаютъ, что она живетъ даромъ у Скрипицыной, что, можетъ-быть, изъ-за нея Скрипицына не можетъ свести концовъ съ концами и все больше и больше входитъ въ долги, — и Варю, эту глупую, бездушную, втряную мельницу, стали подавлять вс встрчные…
Случалось ли вамъ, читатель, въ дтств, посл того, какъ ваша добрая мамаша, разсерженная неудачно сшитымъ платьемъ, очень, очень неудачно сшитымъ, потрепала васъ за ухо и сказала, что она пожалуется на васъ вашему доброму папаш, а добрый папаша, возвратившійся изъ должности, сердитый на своего писаря, услышалъ эту угрозу и, не требуя никакихъ объясненій, не длая никакихъ справокъ, пребольно выскъ васъ, — случалось ли вамъ посл подобной исторіи дать сильный пинокъ ногою вашему любимому Трезору, всегда лизавшему ваши руки, катавшему васъ на своей лоснистой спин? Помните, какъ Трезоръ поджималъ хвостъ, цлый день былъ грустенъ, и съ особенною нжностью лизалъ ваши руки, съ особенною осторожностью каталъ васъ, когда вы снова подзывали его въ себ? И посл каждаго подобнаго случая Трезоръ становился все нжне и нжне, дошелъ, наконецъ, до той нжности, что вздрагивалъ и прислушивался къ каждому шороху во время вашего сна, а тебя, другъ, мой, Тоня, даже спасъ изъ омута твой врный Трезоръ. Кстати, Тоня, гд онъ находятся съ тхъ поръ, какъ-ты по расчету женился на перезрлой дв, чаще цлующей свою слезливую Контеску, чмъ тебя? Не твоего ли Трезора, голоднаго, обкусаннаго другими собаками, протащили на-дняхъ фурманщики?..
У Вари, подавленной всми, не было Трезора, но у нея была жиденькая гувернантка, и Варя сдлала ее своимъ Трезоромъ…
— Подите вы со своими конфетами! Меня при гостяхъ разбранили, попрекнули, какъ нищую, а вы съ конфетами суетесь! Очень мн он нужны! — давала Варя свой пинокъ врному Трезору, и Трезоръ грустно отходилъ прочь, вздыхалъ и зорко слдилъ за всми поступками Вари, ловилъ, какъ сбгали одна за другою тни злобы съ молодого лица, и, привтствуя сильнымъ біеніемъ сердца первый лучъ свта въ дтскихъ выглядывавшихъ исподлобья глазенкахъ, ждалъ, что вотъ-вотъ подойдетъ Варя и, шутя, спроситъ у своего Трезора:
— А что, конфеты-то вы кому-нибудь другому отдали?
— Нтъ, голубчикъ, нтъ! Вотъ он,- слышался отвть.
Какъ сильно, сильно билось въ эти минуты сердце Варинаго Трезора!
Есть особый разрядъ людей, способныхъ безкорыстно, — впрочемъ, тутъ о корысти не можетъ-быть и рчи, — сдлаться чьими-нибудь Трезорами. Это существа бдныя, некрасивыя собою, одинокія; они столько терпли, не встрчая ни въ комъ любви, что имъ стало больно ненавидть кого бы то ни-было; первая вспышка ненависти потухаетъ въ нихъ при мысли, что, можетъ-быть, и этотъ, вызывающій ненависть, человкъ сдлался такимъ дурнымъ вслдствіе недостатка любви въ ближнихъ, и ненависть смняется въ Трезорахъ жалостью, «дурной» человкъ получаетъ у нихъ названіе «несчастнаго» человка. Рзкихъ сужденій вы отъ нихъ не услышите; они, пожалуй, разойдутся съ дурными людьми, но обвинять будутъ все-таки только себя за свою черствость, за неумнье прощать. Не знаю, нужные ли это для жизни, умные ли это люди, но я самъ не разъ состоялъ въ должности Тревора при иномъ дрянномъ созданьиц, и потому могу сказать одно то, что это грустная роль и много нужно: любить и перестрадать, чтобы дойти до нея. Ольга Васильевна, «жиденькая гувернантка» или, еще проще, «медовая сосулька», долго напрашивалась на роль чьего-нибудь Трезора. Сначала она привязалась къ Скрипицыной, «сочувствуя горечи ея рчей», но ей почему-то не; понравились. отношенія Скрипицыной къ учителю-французу, а Скрипицыной показалась неприличною дружба съ гувернанткою, получавшей отъ нея жалованье. Отношенія сдлались холодными. Потомъ Ольга Васильевна пробовала каждое воскресенье привозить дтямъ гостинца и «ласкать самыхъ слабыхъ и самыхъ бдныхъ» воспитанницъ пансіона, но одна бдная воспитанница украла у нея брошку, другая слабая воспитанница пришпилила ей къ платью билетъ съ позорною надписью, третья назвала ее медовою сосулькою, и пансіонъ утвердилъ кличку. Вслдствіе этого прозвища Ольга Васильевна выслушала замчаніе Скрипицыной: