Бедные углы большого дома
Шрифт:
— Не дамъ! — воскликнула упрямая Варя, и въ ея голос послышалась не нервная раздражительность слабаго существа, а злоба, лицо покрылось блдностью, глаза засверкали гнвомъ. Котенокъ обратился въ тигренка.
— Дашь! — крикнулъ кадетъ и подошелъ къ ней.
Она схватила съ пялецъ катушки и, швырнувъ ихъ въ лицо противника, убжала въ спальню. Пяльцы полетли на подъ.
Шумъ достигъ до ушей госпожи Скришщыной. Она, какъ заслышавшій драку адъютантовъ Отелло, съ гнвомъ явилась въ комнату и обратилась съ разспросами въ брату. Онъ чистосердечно
— Какъ ты неосторожна! — оказала Скрипицына, разглядывая, не порвался ли воротничокъ. — Шумишь на весь домъ. Насъ трое, и мы не длаемъ шума, насъ даже не слышно, а ты одна тревожишь всхъ. Эта угловатость манеръ неприлична, это свойство мужиковъ.
— Но разв я виновата, что…
— Пожалуйста, оставь привычку оправдываться. Я ее уже не разъ замчала въ теб. Сознаніе своей вины, раскаяніе — лучшія оправданія. Въ женщин должна быть покорность и покорность. Ты должна учиться принимать дльныя наставленія, должна дорожить ими. Время летитъ и, можетъ-быть, придетъ пора, когда я не въ силахъ буду подать теб совтъ, протянуть руку помощи. Скрипицына впала въ элегическій тонъ.
— Но знаете ли вы, что…
— Все, все знаю и не браню тебя. Теперь шей и будь осторожна.
Варя нахмурила брови, взглянула исподлобья на наставницу и опустила голову; въ эту минуту было ясно, что она дурная, злая двочка. Ея лицо было непріятно, въ ея глазенкахъ горлъ зловщій свтъ.
— Что, выслушали проповдь? — засмялся кадетъ по удаленіи сестры.
Ему не отвчали.
— Послушайте, не дуйтесь! Будемъ друзьями.
Варя молчала, кадетъ посвистывалъ.
— Ну, хотите, я вамъ что-нибудь почитаю?
Отвта не было. Кадетъ еще посвисталъ и побарабанилъ пальцами, что онъ длалъ весьма ловко.
— Вдь это отвратительно быть такой упрямой! Вы знаете, кто упряме всхъ? Оселъ!
Варя и тутъ выдержала свой характеръ.
— Сестра правду говоритъ, что вы неразвиты. Съ вами не стоитъ и говорить. Я хотлъ быть вашимъ другомъ, научить васъ, какъ должно поступать, чтобы быть независимой, свободной, а вы дуетесь, какъ глупая двчонка. Прочли бы сказку о томъ, какъ баба не хотла сказать: слава Богу, мужъ лапоть сплелъ. Тогда увидали бы, какъ нелпо упрямство. Оставайтесь же одн, я уйду
Въ комнат только иголка щелкала по натянутому батисту.
— Прощайте, истуканчикъ!
Вечеромъ подали чай.
— Сестра, ты любишь истуканчиковъ? — спросилъ кадетъ.
— Какихъ истуканчиковъ?
— Вотъ такихъ съ кривыми ножками, съ глупенькими рыльцами, какимъ китайцы молятся.
— Фи! о какихъ гадостяхъ ты говоришь.
— О гадостяхъ! А вотъ mademoiselle хочетъ сдлаться похожею на нихъ.
— Какъ такъ?
— Да, она хочетъ постоянно молчать, чтобы сдлаться похожею на нихъ. Я о чемъ ни говорилъ съ ней, она ни на что не отвчала.
— Она неразвита и не понимаетъ, что это невжливость. Нельзя же, мой другъ, все
— Ну, да ты сдлаешь его мягкимъ.
— Можетъ-быть. По крайней мр, мн такъ хочется, чтобы онъ получилъ боле женственности.
Кадетъ сталъ собираться въ корпусъ.
— Дай, пожалуйста, мн денегъ, сестра…
— Неужели ты въ недлю издержалъ пять рублей?
— Да вдь я же былъ вчера у…
— У кого?
— А, чортъ возьми! — смшался и разсердился братъ. — Ну, у кого бы ни былъ, но у меня денегъ нтъ!
Сестра покачала головой.
— Моя маленькая сестрица, кажется, жалетъ дать своему бдному братишк на bonbons? Ну, такъ братишка и безъ нихъ обойдется, — проговорилъ кадетъ печальнымъ и замтно дрожавшимъ голосомъ и, поспшно, нервно простившись со всми, вышелъ изъ комнаты.
Госпожа Скрипицына вышла за нимъ въ переднюю.
— Ступай, сестра, я одинъ найду шинель, — слышался оттуда дрожащій голосъ.
— Полно, Basilie, полно! — говорила маленькая сестрица. — Перестань! Ты плачешь?
— Нтъ!.. Ничего… Говорю теб, уйди, сестра!
— У тебя голосъ дрожитъ и руки тоже.
— Нтъ, нтъ, это такъ!.. Ахъ, уйди!.. Да что же это!.. Уйди! — говорилъ братъ, стараясь высвободить свои конвульсивно дрожавшія руки и скрыть трепетавшее въ истерическихъ судорогахъ лицо.
Бдный! ему такъ не хотлось огорчить сестру и показать нервную чувствительность своей нжной натуры.
— Неправда, неправда, у тебя и глаза влажны. Я пошутила. Я не разсчитываю. Видитъ Богъ, я никогда не разсчитываю, я не жалю денегъ. Ну, перестань, поцлуй меня, прости!
— Сестра, сестра! — воскликнулъ бдный братишка и скрылъ на ея мягкой, какъ вата, груди свое взволнованное лицо. — Можетъ-быть, теб теперь нужны деньги, у тебя теперь расходовъ боле?.. Ты добрая, великая женщина! Я понимаю это. Твой бдный братишка суметъ тоже пожертвовать долею своихъ привычекъ… Онъ не эгоистъ… Онъ понимаетъ, что ты длаешь добро…
— Ну, милый, милый мой, полно… Ахъ, онъ же мои руки цлуетъ! Я его оскорбила, а онъ же мои руки цлуетъ! Голубчикъ! Милый!
Госпожа Скрипицына дала бдному братишк денегъ и проводила его до дверей передней.
— Чортъ возьми, какъ это все глупо! — ругался еще сильне дрожавшимъ голосомъ бдный братишка. — Съ этими институтками безъ слезъ ничего не подлаешь. Кислятины он этакія! Эй, извозчикъ! Только лицо все перемаралъ слезами. Хороши и слезы-то, — расхохотался онъ, вспомнивъ, изъ какого источника он нашлись.
А маленькая сестрица, въ свою очередь, тоже поспшила осторожно, не задвая румянца на щекахъ, отереть слезы и прошла въ спальню. Пробывъ тамъ нсколько минутъ, она возвратилась къ гостю-учителю. Глаза не были красны и даже почему-то одна рсница поблла, какъ будто на нее упалъ легкій иней. Я, впрочемъ, не думаю, чтобы въ спальн Скрипицыной и притомъ въ лтнее время могъ быть даже легкій иней.