Бедные углы большого дома
Шрифт:
— Отчего ты не съ вечера пришелъ? — спросила сестра у брата посл обычныхъ привтствій съ гостями, садясь за столъ, гд былъ поставленъ кофе, и заботливо стала расправлять платье, и нарукавнички.
— Нельзя было. Мы съ товарищами въ гости ходили, — отвтилъ братъ.
— Къ кому?..
— Такъ… къ знакомымъ…
— Надюсь, что это порядочные люди, что ты не роняешь своего достоинства знакомствомъ съ ними?
— Вотъ еще выдумала! Знакомые, какъ знакомые!
— Хорошее общество у нихъ собирается?
— Вс, кто хочетъ, тотъ и идетъ…
— Весело провелъ время?
— О, у нихъ-то всегда
— Что же вы тамъ длали?
— Да все!
— То-есть, что же все?
— Да такъ все, что хочешь… Пли, танцовали… Странная ты, сестра, разв можно разсказывать все? «Когда легковренъ и молодъ я былъ».
— Отчего же нтъ?
— Ну, вотъ еще! «Младую гречанку…»
— Однако?
— Ты такая пуританка!.. «я страстно любилъ…»
— Что съ тобою? Разв тамъ было что непозволительное?
— Ну, хоть бы и непозволительное, такъ что же? Это вдь все относительныя понятія. Что непозволительно для тебя, то можетъ быть позволительно для меня.
— Il est spirituel! — ввернулъ, весело улыбаясь, французъ, у котораго начинались судороги отъ скрываемой звоты, онъ поминутно отиралъ навертывавшіяся отъ нея на глаза слезы.
— Но я боюсь за него, онъ такъ пылокъ!
— О, это ничего. Мы, французы, тоже чрезвычайно рано развиваемся, и потому насъ не пугаетъ раннее развитіе.
— Вы думаете, что оно не опасно?
— Нисколько.
Братъ, не говорившій, къ прискорбію сестры, по-французски, считалъ за лучшее, во время этого разговора, напвать восхитительную строчку изъ моднаго романса. Варя, между тмъ, напилась кофе, и госпожа Скрипицына обратилась въ ней:
— Ступай, дитя мое, вышивать мой воротничокъ. Только, пожалуйста, выполни аккуратно рисунокъ. Тамъ, помнишь, есть прорзъ, ты будь осторожна, чтобы посл не сыпалось на этихъ мстахъ. И тамъ, гд паутинки, длай ихъ отчетливе. Каждое искусство требуетъ внимательности.
Варя вышла изъ комнаты, получивъ предварительно поцлуй въ щеку и поцловавъ протянутую ей руку.
— Что это за лнь наказуемая? — спросилъ брать, удивляясь присутствію двочки у сестры въ праздничный день.
— Нтъ, я ее взяла на воспитаніе.
— А! Прибавка барышей! — родственно обрадовался брать счастью сестры.
— Фи! Она нищая, у нея нтъ никого въ мір, я ей замнила мать.
— Вотъ фантазія! Охота няньчиться!
— Нельзя же жить вчно для одной себя.
— Ты, кажется, ршительно хочешь закабалить себя. Няньчишься съ двчонками въ будни, а теперь и въ праздники не будешь имть отдыха. Да это и стоить чего-нибудь, ты не такъ богата.
Братъ въ своей юной головк тотчасъ же сообразилъ, что лишніе расходы сестры убавятъ его приходы, и разсердился на алчную двчонку; навязавшуюся на шею его сестры. Такая разсчетливость насъ ршительно изумляетъ, потому что у него было молодое, то-есть мягкое и доброе сердце, онъ, какъ вс запертые въ корпус кадеты, былъ щедрый молодой человкъ и каждую недлю давалъ своему другу часть своихъ карманныхъ денегъ, платилъ щедро каптенармусу за то, что тотъ выбиралъ ему лучшую одежду, прибавлялъ извозчикамъ, смясь, что они называли его графчикомъ и вашимъ сіятельствомъ; даже Даша знала его щедрость. Хотя
— Это нашъ святой долгъ, мой другъ, спасать ближнихъ.
— Mademoiselle такъ добра, — промолвилъ учитель: — что для нея величайшее счастье есть счастье ея ближнихъ.
— Не хвалите меня, я испорчусь, — сладко улыбнулась добрая Скрипицына и, опустивъ глаза, стала задумчиво помшивать ложкой въ чашк. — Меня страшно безпокоитъ, — какъ бы про себя говорила она:- удастся ли мн ее развить, внушить ей высокія понятія о призваніи женщины-христіанки. Она такъ очерствла, такъ испортилась въ этой грязной обстановк среди необразованныхъ, грубыхъ людей, погруженныхъ въ мелочные матеріальные расчеты. Я опасаюсь, что у меня не хватитъ на это силъ, я такъ жарко прошу ихъ у Бога. Если бы у меня было краснорчіе графа Дикобразова, нашего великаго родственника, — о, тогда бы другое дло! Но я — я бдная, слабая женщина!
— Давай я буду теб помогать! — воскликнулъ съ втренымъ смхомъ братъ.
— Ты шутишь, Basile, ты дитя и не понимаешь, что значитъ принять на себя эти обязанности.
— Такъ зачмъ же и брать ихъ, если трудно исполнить?
Сестра съ сожалніемъ меланхолически пожала плечами.
— А наше нравственное развитіе? А наше образованіе? Разв они не принуждаютъ насъ въ исполненію извстныхъ обязанностей? Какой-нибудь грубый невжда, мужикъ, не считаетъ нужнымъ помогать ближнимъ, онъ спокоенъ, видя ихъ нужды; но мы, получая извстныя права и преимущества, получаемъ и извстныя обязанности. Трудъ страшный, но, разумется, мы не промняемъ его святыни на беззаботную, безсмысленную, животную жизнь неразвитаго мужика. Въ насъ не дремлетъ сознаніе своего человческаго достоинства и, ставъ однажды на верхнюю ступень лстницы, мы не сойдемъ въ пропасть грязи, грубости и эгоизма.
Госпожа Скрипицына, какъ видитъ читатель, любила и умла произносить рчи; это было слдствіемъ сознанія своего умственнаго и нравственнаго превосходства надъ окружающими. Это сознаніе не могло не наввать на нее грусти, проявлявшейся во всхъ ея рчахъ и очень понятной въ ея положеніи. Мои развитые и понимающіе свое развитіе читатели знаютъ это по себ. Тяжело стоять одиноко, на какой бы то ни было высот! Всякій богачъ, это извстно всмъ, обладая умственными или матеріальными, или другими сокровищами, терзается, зная, что этихъ богатствъ нтъ у его братьевъ-бдняковъ, терзается боле этихъ бдняковъ, потому что они даже и не понимаютъ, что значить быть богатымъ.
— Ты судишь, какъ англійская леди, — замтилъ братъ, по-кадетски называвшій въ своемъ кругу всхъ англичанокъ дохлыми.
— Вы правы только отчасти, — замтилъ учитель, не умвшій льстить по своей гордой французской натур. — Въ вашей сестр, при всемъ нравственномъ сходств съ англичанками, есть еще то высокое качество, котораго нтъ у нихъ: она мягка, женственна, въ ней нтъ ихъ сухости и черствости.
— О, вы сегодня сговорились баловать меня. Вы сговорились, покуда были одни. Это награда за мою ршимость. И врьте, друзья мои, эта награда нужна мн, какъ поддержка, какъ одобреніе для слабаго путника въ трудной дорог въ высокой цли.