Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Юлия этот взгляд заметила. Лицо ее перестало противоречить голосу, а голос — лицу. С гневным лицом и гневным голосом она вскричала:
«Упрямый поэт! Я дважды тебя спросила, и дважды ты не потрудился ответить! Меня не интересуют страдания Медеи! Мне безразличны твои рассуждения о любви! Что вы, мужчины, вообще в любви понимаете?! Но если ты взялся писать о Медее, если ты выбрал её своей героиней, то прежде всего изволь объяснить — если не мне, то себе самому: как внучка Солнца посмела предать своего отца, сына Солнца? Как дерзнула она похитить и отдать в руки врагов солнечную святыню — золотое руно?! Чего стоят ее божественная кровь, ее сиятельная гордость, если они не удержали, не оберегли ее от измены в Колхиде, на родине Солнца, и от диких, кровавых убийств, которыми она осквернила себя по всему свету?!.. Мальчишка-Амур сильнее державного Солнца? Матерь Юнона, покровительница брака и семьи, толкнула Медею в объятья блудливой Венеры, на боль и страдания? Мудрая Минерва заставила внучку Солнца впасть в безумие и святотатство?!.. Чепуха! Богохульство. Ни злобствующий Еврипид, ни слащавый твой Аполлоний ничего не поняли в судьбе Медеи. И ты, наивный поэт, толкующий мне о каком-то сосновом факеле… Пиши свои игривые стишки и развлекай ими глупых девчонок, перезрелых матрон и слюнявых мальчишек. Но Медею не трогай. Тебе тем более ее не понять… Ты ведь даже не знаешь, любила ли она отца. А если нет, то почему не любила?»
«Представь себе, знаю! — вдруг почти радостно воскликнул Феникс. Он весь теперь раскраснелся, глаза его сияли, губы дрожали; и торопливо, боясь, что его оборвут, Феникс защебетал и залился: — Медея его не просто любила — она с детства боготворила его!.. Но он, могущественный и прекрасный, властительный и лучезарный, он, Ээт, не давал ей любить себя! Он ее унижал! Он ее, такую же солнечную, как и он, сделал жрицей Гекаты, мрачной подземной богини, и каждую ночь заставлял ей прислуживать, принося в жертву бродячих собак, ядовитых змей и шершавых жаб. И звезды и Луна смеялись над ней и дразнили!..
Старшую свою дочь Халкиопу он выдал замуж за Фрикса, и та родила от него прекрасных детей. А каждого юношу, на которого хотя бы случайно падал ее взгляд, Ээт умерщвлял на поле Медных быков, на Марсовом поле! Мать Медеи, Идию, царь выгнал из дома, взяв себе в жены Астеродею. От нее он родил Апсирта — тщедушного, самовлюбленного и капризного уродца. Но Ээт его обожал, провозгласил наследником своей солнечной власти и своих бескрайних богатств!..
И тогда явился Язон — прекрасный, отважный, красноречивый, покровительствуемый Юноной и Минервой, сопутствуемый Венерой и Амуром. Надежда Медеи приплыла по Евксинскому понту! Спасение Медеи на корабле Арго вошло в реку Фасис и поднялось до Города Солнца, в котором для Внучки Солнца не было уже ни света, ни надежды, а лишь одиночество и тоска! И этого искреннего и влюбленного в нее юношу, вместе с другими великими героями — цветом подлунного мира — злобный Эет собирался предать лютой смерти! На глазах у Медеи! Перед ликом Солнца, которое всё видит, Правду блюдет, Юпитеру, Властителю Мира, докладывает!.. А ты говоришь…»
«Ну хватит! Довольно!» — приказала Юлия, прерывая Феникса, и пошла по дороге. Феникс следом поплелся.
Они прошли с полстадии, когда Феникс опомнился и воскликнул:
«Ты прошла тропинку! Надо было раньше свернуть».
Не оборачиваясь, Юлия откликнулась, то ли возмущенно, то ли насмешливо:
«Ну и наглец! Командует, как мне идти и где поворачивать».
Двигаясь на север, они из садов Цезаря перешли в сады Помпея.
У выхода поджидала лектика — та самая, на которой Юлия прибыла на прогулку.
Юлия села в нее, и когда носильщики в красных плащах, взявшись за поручни, подняли вверх носилки, сказала, глядя не на Феникса, а на город, в блеске и великолепии открывавшийся взору по другую сторону Тибра:
«Вергилий для моего отца написал „Энеиду“. А ты для меня напиши „Медею“. Напишешь?»
«Я не Вергилий», — тихо возразил Феникс.
«А я — не Август, — сказала Юлия. — Так напишешь трагедию?»
«Честно говоря, я никогда не писал для театра…» — чуть громче произнес Феникс.
«Я в третий раз спрашиваю: напишешь или не напишешь?»
И Феникс тут же воскликнул:
«Обязательно напишу! Я уже почти сочинил ее у себя в голове! Осталось лишь записать на табличках…»
Юлия взмахнула рукой. Носилки тронулись в сторону Фабрициева моста. Но скоро остановились. Юлия жестом подозвала к себе Феникса и велела:
«Передай Гракху и Полле, что мне пришлось срочно вернуться домой. У них есть носилки. А за остальными я пришлю цизий».
…Когда, добравшись до Поллы и Гракха, Феникс передал им слова Юлии, Полла задумчиво произнесла: «Госпожа, наверное, почувствовала опасность». И Гракх одобрительно воскликнул: «Да! Она всегда ее чувствует. Умница!»
Колесница подъехала
Вардий медленно двинулся вдоль стены в глубь храма. И пока шел, говорил:
XVII. — Ты думаешь, он стал писать трагедию? Как бы не так! Зато каждый день теперь приходил ко мне и рассказывал о своем последнем разговоре с Юлией, воспроизводя не только слова, но описывая свое состояние, Юлины взгляды, ее выражения лица, ее голос. И каждый новый его рассказ отличался от предыдущего, иногда весьма заметно. Так что я пересказал тебе первый вариант, который, как мне подумалось, больше других соответствовал действительности…
И каждый раз, до прихода ко мне или уйдя от меня, отправлялся к храму Аполлона на Палатине… Он мне не говорил, что туда ходит. Но я несколько раз его выследил… Феникс долго стоял перед храмом и его созерцал. Полагаю, что внимание его привлекал фронтон. На одной из гемм был изображен Аполлон. Солнечный бог, лицом похожий на Августа, летел на квадриге над распростертым под ним божеством Нила…
Вардий остановился возле одной из статуй и, не указав на нее ни рукой, ни взглядом, ни кивком головы, объявил:
— Вот он — Марк Випсаний Агриппа, великий полководец и неуемный строитель, ближайший соратник божественного Августа, второй муж солнечной Юлии.
И тут же, без паузы и без всякого перехода:
XVIII. — Некоторые историки утверждают, что он умер в марте. Неправильно. Он умер в апреле, на празднике Палилий. Сначала в сопровождении друзей и клиентов вознес молитвы в храме Юпитера, затем участвовал в заклании беременных коров в курии, под руководством старшей весталки очистился пеплом телят, вынутых из материнской утробы. Затем отправился в загородное имение Мецената, где вместе с батраками и рабами прыгал через охапки зажженного сена. Прыгнул раз пятьдесят, даже молодежь перепрыгав.
А после пьяный, разгоряченный, измазанный в грязи, как и положено на этом празднике, улегся за пиршественный стол и стал уплетать жареную конину… В деревне в честь Палес режут куцего коня… И вдруг захрипел, закатил глаза, посинел и дышать перестал. Навеки.
Одни утверждали: он подавился куском жертвенного мяса. Другие с прискорбием возражали: в пятьдесят один год надо быть осторожным в питье и в гимнастике. Третьи испуганно шептали: его Аполлон умертвил тихой стрелой!.. Хозяин, Гай Меценат, вызвал из Рима Антония Музу. А тот, прибыв, осмотрел бездыханного Агриппу и поставил диагноз: «Умер. Теперь ничем не поможешь!»