Беги, Люба, беги!
Шрифт:
Хирург приступил к работе. Мои коллеги, сомкнувшись плотным кольцом, непроизвольно шагнули ближе, прислушиваясь к пояснениям немца, переводимым Ингой Львовной. Я к столу особенно не стремилась, предпочитая разглядывать коллег. Неожиданно в лице Вадима Поскольца что-то изменилось. Он напрягся. Потом глянул на Боженкова. Тот, не отрывая взгляда от рук хирурга, что-то вдруг прошептал.
Трансплантолог продолжал дело с завидным проворством, и в какой-то момент даже я увлеклась происходящим. Но тут Света вдруг стиснула мою ладонь. Я повернула голову, и мне показалось, что она бледнеет, приобретая зеленоватый оттенок.
— А
Фрау Баггофф недовольно качнула ресницами:
— Тише... Лишние разговоры мешают работе.
Вечером мои коллеги были странно замкнуты и молчаливы. Вернувшись в гостиницу, все разбрелись по номерам, спустившись вниз только к ужину. В меню, словно нарочно, присутствовала жареная печень. Хмуро глянув в сторону шкварчащего блюда, мы дружно потянулись к овощам. Я была в некотором недоумении. Почему меня сегодня не привлекали субпродукты, было ясно, но с чего вдруг закапризничали наши хирурги, представители профессии, которую иной, раз вполне заслуженно называют самой циничной? Но приставать с вопросами к хандрящим товарищам я сочла невежливым, поэтому помалкивала, тихо гоняя фасоль по тарелке. Скоро я поняла, что в противовес мясу спиртные напитки не вызывают у коллег отвращения, причем даже у Березкиной, которой, как говорится, всегда хватало лишь понюхать пробку. Бились коллеги с зеленым змием молча, не произнося тостов и не чокаясь, словно на поминках. Усерднее всех в сражении участвовал Илья Боженков, поэтому, когда он вдруг с сердцем грохнул по столешнице кулаком, я не слишком удивилась.
— Комод! А Комод... — тыча локтем сидящего рядом Поскольца, усмехнулся он и кивнул в сторону блюда с печенью. — Вот как ты думаешь, успела та корова сдохнуть, прежде чем ее...
— Заткнись! — сердито прикрикнул на него Жвакин, сверкнув взглядом из-под лохматых бровей. — Хватит языком мести! Комод, забирай его. Спать пора... Все!
Комод послушно кивнул, встал и потянул за плечи Боженкова:
— Пойдем, Илюха! И не валяй дурака.
Тот безропотно поднялся и, молча махнув нам рукой, направился вслед за Поскольцом. Через пару минут ушел и Федор Семенович.
— Света, — осторожно спросила я, — что все-таки произошло?
Она вздохнула.
— Да, собственно, ничего. Не понравился сегодня Илюхе донор...
— А почему ты про время биологической смерти спрашивала?
— Так... — небрежно пожала она плечами и посмотрела куда-то за мёня. — Показалось...
Понедельник начался с похолодания и проливного дождя. Пронизывающий ветер трепал ветки деревьев и хулигански раскачивал пестрые рекламные плакаты. Несмотря на раскрытые зонтики, пока мы добрались до клиники, насквозь промокли. Настроения это не прибавило, на душе было мерзко и серо. В усугублении тоскливого настроения большое усердие проявлял Федор Семенович, беспрерывно бубня:
— Гадостная погода... И клиника гадостная. Все моют и моют, тошнит уже... И баба ваша рыжая тоже... Я ведь говорил! А сегодня еще и гроза начнется, попомните меня!
Словно Кассандра, он вещал все время обеда, тыча вверх пальцем, многозначительно хмурясь, и надоел своим нытьем хуже горькой редьки. Поэтому когда я увидела в дверях столовой Ингу Львовну и Стеллу Беркоевну, то здорово обрадовалась.
— Приятного аппетита, господа! —
Мы в четыре голоса торопливо согласились, потому что слушать Жвакина не было уже никаких сил.
— Господа, — ласково улыбаясь, сообщила Инга Львовна, — в сегодняшнем расписании произошли небольшие перемены...
Мое сердце радостно задрожало, поскольку согласно плану нас ожидал морг и патологоанатом доктор Краузе, человек достойный во всех отношениях, но совершенно ненормальный: он фанатично любил свою работу, и я думаю, если бы ему позволили, то так и жил бы в морге. В общем, я понадеялась на отмену морга.
— Забор донорской почки... — Физиономия у меня вытянулась. Неожиданно фрау Баггофф повернулась ко мне.
– А у вас, Любовь Петровна, особое задание, к моему сожалению, последнее... Вы возвращаетесь домой...
Я так удивилась, что только открыла рот. За меня заговорила Березкина:
— А в чем дело? Что случилось?
— Ровным счетом ничего, — успокоила фрау Баггофф. — Необходимо срочно переправить биоматериал. Мы согласовали этот вопрос с представителями «Медирона», и наиболее удобным представляется вариант отправки контейнера с Любовью Петровной!
Меня подобная постановка вопроса обрадовала до невозможности.
— А когда рейс? — стараясь не сбиться на восторженное повизгивание, спросила я.
— Вылет сегодня вечером в половине одиннадцатого. Это частный самолет, и рейс специально под контейнер... Фрау Гламмер вас проводит.
Стелла Беркоевна любезно улыбнулась.
«Вот и славно!» — подумала я, и дурное настроение как ветром сдуло.
Вечером, распростившись с коллегами, я вышла из гостиницы, где меня уже поджидал зеленый микроавтобус. В салоне я обнаружила Стеллу Беркоевну, державшую на коленях контейнер с имплантатом.
В дороге мы разговорились. Оказалось, что она вышла замуж за немецкого офицера и живет здесь уже двадцатый год. О сестре фрау Гламмер едва обмолвилась:
— Мы редко общаемся. И только по телефону. Она всегда была слишком занята... Училась, потом бросила, работала в Центре органного донорства. Но ей везде было скучно.
Слушая спутницу, я только кивала, про себя думая, что Шушане, наверное, Скучно везде, где нельзя портить людям жизнь.
За окошком царила полная темнота, когда автобус остановился. Снаружи хлестал дождь и завывал ветер. Я отодвинула занавеску и прильнула к стеклу. Ни огней, ни людей. Аэропорт малюсенький. Скорее аэродром с одним ангаром и парой невзрачных самолетиков. Когда я поняла, на чем придется лететь, мне стало дурно. При такой погоде нас будет болтать, словно в миксере, и контейнер всю дорогу придется держать на весу.
Я не ошиблась. Вскоре вернулась Стелла, помогла вытащить мой чемодан и указала на один из самолетиков:
— Вас уже ждут. Счастливо долететь!
Я обреченно кивнула, и мы распрощались. Прижимая к себе контейнер, я полезла вверх по трапу. Самолетик бесстрашно взмыл в черное бездонное небо, и минут через двадцать я на все лады склоняла Федора Семеновича Жвакина, накаркавшего таки на мою несчастную голову грозу. Двукрылая малявка, трепеща, словно вибромассажер, отчаянно рыскала в зарничных сполохах, а я сидела, закрыв глаза и вцепившись в контейнер обеими руками. Казалось, перелет длится чудовищно долго, и когда мы все же пошли на посадку, я уже сомневалась, сон это или явь.