Беги, Люба, беги!
Шрифт:
Первое, что я увидела, выглянув наружу, был черный «СААБ», тихо ворковавший метрах в пятидесяти от приземлившегося самолета. Вцепившись из последних сил в контейнер, я на неверных ногах спустилась по трапу. Из машины появился как всегда элегантный Тигрин.
— С возвращением, Любовь Петровна!
Я вяло кивнула, самоотверженно борясь с отголосками последнего предпосадочного приступа тошноты. Разглядев мою кислую физиономию, Тигрин забрал контейнер и озабоченно спросил:
— Тебе что, плохо?
— Немного укачало... — я попыталась улыбнуться,
Максим усадил меня на переднее сиденье и осторожно поставил на колени контейнер. Потом живо распихал багаж, сел за руль и повернулся ко мне со словами:
— Ты не звонила...
— Зачем? — удивилась я.
Он пожал плечами и, побарабанив пальцами по рулю, сменил тему: - Поедем или немного отдохнешь?
— Поедем, — поморщилась я. — Просто сил нет, как измучилась в самолете. К тому же страшно хочется спать. А мне самой надо везти контейнер в «Медирон»?
«СААБ» плавно тронулся.
— Нет, — покачал головой начальник охраны, сосредоточенно глядя на дорогу. — Я отвезу сам. Операция утром. Сегодня отдыхай...
— Ладно, — кивнула я, откидываясь на спинку сиденья.
Сейчас казалось, что нет большего счастья, чем лечь в постель и закрыть глаза.
— Ты изменилась... — вдруг сказал Тигрйн.
Господи, да после такого перелета даже Джоконда
перестала бы улыбаться!
— И что же?
— Ничего... Просто стала еще красивее.
Я скромно кашлянула и посмотрела в окно.
За стеклом уже мелькали знакомые улицы, значит, минут через пять я буду дома...
— Ой! У меня же ключей нет! Придется будить Олега...
Тигрин хмыкнул и пожал плечами:
— И что? Если бы ты позвонила ночью в мою дверь, я бы обрадовался...
Я не стала развивать щекотливую тему. Впрочем, Максим и не настаивал.
— Слышал, твоя подруга попала в больницу, — произнес он вдруг.
— Откуда ты знаешь?
— Я ей звонил, хотел узнать, нет ли от тебя новостей.
Я удивилась еще больше, но промолчала. — Ее мама сказала, что она упала с лестницы. Кстати, а ты знаешь о том, что убили Мамонова? В городе большой переполох. — Его слова поразили меня как гром среди ясного неба. Я даже забыла, что секунду назад хотела спросить о Лидке. Открыв рот, судорожно затрясла головой.
— И знаешь, что самое смешное? Его подстрелили с того самого дуба, где мы с тобой сидели. Забавно, да?
— Да... — с трудом выдавила я.
Не стану врать, что мне было жаль этого ни разу не виденного Мамонова, но известие неприятно поразило, если не сказать больше.
— А кто это сделал?
— Этим сейчас многие интересуются. Да вряд -ли толк будет...
Тут мы подъехали к дому. Максим шевельнулся:
— Я тебя провожу...
— Не надо, — сдвигая контейнер ему на колени, заторопилась я. — Я сама!
Досадуя, что столь неосмотрительно оставила соседке ключи, я подошла к родимой двери. Вечно у меня так — хочу как лучше, а выходит как
Освещение на лестничной клетке было не ахти. Я почти на ощупь нашла кнопочку звонка и аккуратно нажала. В тишине спящего дома коротко звякнуло. Я прислушалась. В квартире царила тишина. Я собралась снова позвонить, но до моего слуха долетело шарканье ног пo паркету. Олег остановился по ту сторону двери, вероятно, тоже прислушиваясь, что в четыре часа утра вполне разумно. Обрадовавшись, я затопталась на месте и уже открыла рот, собираясь отозваться.
— Милый, кто там? — послышалось откуда-то из глубины квартиры. Я отшатнулась, зажимая рот ладонью. — С ума сошел, дверь ночью открывать? Бомжи всякие шляются...
Голос был женский и принадлежал Елене Касаревской.
Ручка чемодана выскользнула из моих враз ослабевших пальцев. К горлу подкатила тошнота, словно я все еще болталась где-то между небом и землей в маленьком отчаянном самолетике. Муж отошел от двери, возвращаясь в спальню. Первым порывом было закричать и броситься с кулаками на проклятую запертую дверь. Но горло сжало горячими клещами, я только тихо застонала, закрывая лицо руками.
Как рядом со мной оказался Ферапонтов, не помню. Возможно, я на миг потеряла сознание, но упасть он мне не дал. Свободной рукой подхватил чемодан и, успокаивающе шепча на ухо: «Тихо, не надо. Все будет хорошо...» — повлек к своей двери.
Он провел меня на кухню и попытался усадить. Я присела на мгновение, но тут же поднялась, тычась, словно слепая, в разные стороны. Голова кружилась, и в горле застрял комок, никак не дававший вздохнуть. Ну почему я вернулась именно сегодня?
Ферапонтов поймал меня за плечо и сунул в руки стакан воды. Пальцы плясали, и стакан грянулся об пол. Звон бьющегося стекла заставил меня вскрикнуть. Я схватилась руками за голову и, глотая хлынувшие ручьем слезы, запричитала:
— Прости, Коля... Прости, пожалуйста...
Ферапонтов всплеснул руками, что в любое другое
время выглядело бы весьма забавно, и потерянно забормотал:
— Господи, чушь какая... Любовь Петровна, ну, не плачьте... Пожалуйста... Я прошу, не надо плакать... Все будет хорошо, я вам обещаю...
Размазывая по щекам слезы, я покладисто кивала, что означало полнейшее согласие со словами соседа, и рыдала еще горше. Мир рухнул на меня, раздавив, словно бетонная плита. Опустошив и развеяв последние иллюзии.
Сколько я прорыдала на плече безропотного, тихо вздыхающего Ферапонтова, сказать не берусь. Но, когда физическая и, самое главное, моральная усталость превратила мозги в абсолютный кисель, он осторожно отстранился, сгреб меня в охапку и отнес на диван.
Я проснулась и резко села. Кажется, мне снился чудовищный сон... Проведя ладонью по глазам, я растерянно огляделась. Господи...
Дверь в комнату приоткрылась.
— Доброе утро, Любовь Петровна. Как вы?
Сейчас сосед здорово напоминал чеширского кота, только улыбка Ферапонтова была гораздо печальнее.