Бекар
Шрифт:
Вкус первого поцелуя ни с чем не сравним, нет в человеческом языке нужных прилагательных, если только речь идёт о настоящем поцелуе. Не о тех, что зачастую случаются между молодыми людьми ради эксперимента, низводящего смысл события к обыкновенной «пробе». Почему любовь скрепляется устами? Потому ли, что в устах хранится и произносится слово? И значит ли сам поцелуй, что слова больше не нужны? Может, так объединяются не только души, но и слова? Материализуются?
Именно ради того, чтобы продлить чувство первого поцелуя, люди отчаянно борются за любовь, совершают благородные рыцарские поступки, бесстрашно и без оглядки преодолевают
То, что произошло далее, вконец ошеломило Василия, и в первое мгновение он растерялся, а во второе — опустился на колени. Теперь стал ясен смысл домашнего халата, который так легко слетел с плеч его возлюбленной. А он-то, дурак, и не понял сразу!.. Пораженный девственной первозданной красотой девичьего тела, он, содрогаясь душой, встал на колени. Как будто Аня являла собой памятник высшей гармонии. (Но даже в момент этого таинства предательски мелькнуло в потрясенном сознании собственное жалкое отражение из зеркала.) Тело Ани — это и была музыка. Симфония человеческого совершенства. Все античные мраморные Венеры и близко с ней не стояли, глянцевые топ-модели из журналов были безнадёжно мертвы! И теперь эта четко выверенная божественная гармония открыта ему! Вмиг, и только сейчас, пришло глубокое осознание поэтического преклонения перед женщиной. Полки, нет, дивизии, армии склонивших головы поэтов, композиторов, художников... И где-то в последнем ряду ошарашенный, ничем ещё не прославившийся юноша Василий Морозов.
Дверной звонок заставил вздрогнуть обоих. Аня посмотрела на Василия вопросительно, а тот пребывал в беспомощной растерянности. Какой демон нажал эту фальшивую клавишу?
Пока в голове Василия рождалась эта смелая и нужная фраза: не открывай! — Аня уже набросила халат, затянула на талии поясок, и с каким-то едва уловимым разочарованием, больше похожим на лёгкое презрение, протянула своему Ромео руку:
— Ты же не будешь стоять на коленях, когда я открою дверь?
Да, действительно. Нелепо.
И всё! Дверь в эту тайну так же неожиданно захлопнулась, как и открылась.
Или некто вломился в неё?
На пороге стоял улыбающийся Брагин. Без приглашения шагнул в прихожую и, увидев Василия, спросил:
— О, Маэстро! Ты чё, за нотами зашёл?
Как будто другого повода оказаться в этой квартире у Морозова не было. Но судя по тону, Брагин такого и предположить не мог. Маэстро, по его представлениям, конкуренции не составлял.
— За нотами... — то ли повторил, то ли трусливо оправдался Василий, и тут же увидел, как окатила его гневным сиянием глаз Аня. Взгляд её был окончательным приговором. А слова разбили в прах последнюю надежду реабилитироваться за малодушие.
— Да, Вася, вот твой «Детский альбом» Чайковского, — сказала Аня, акцентируя на слове «детский», отчего горечь и обида заполнили душу Василия, и в ней не осталось места ничему другому.
— Слышь, Маэстро, — снова обозначил себя Брагин, — ты извини, мне тут с Аней поговорить надо. — Прямой намёк, что «детям» пора убираться...
— Да я вообще-то тоже хотел, — попытался зацепиться Василий.
Ну что было делать? Тут же броситься в драку, чтобы имеющий первый взрослый разряд по боксу Брагин расписал его в этой прихожей, и он
— В музыкалке наговоритесь, — подмигнул Брагин, шагая в гостиную (мол, что не понимаешь?), и с удивлением покосился на початую бутылку шампанского.
— Иди, Вася, в музыкалке поговорим, готовься к конкурсу, — торопливо поставила заключительный аккорд Аня.
Он даже не помнил, как оказался на лестнице. И уже на улице вдруг осознал, что похож на испуганного, опалённого, выпрыгнувшего из огнища кота. Оставалось только напороться на чей-нибудь направляющий пинок. Ненависть к самому себе, ко всему миру мешалась с какой-то необоснованной обидой на Аню: а может, она сама разыграла весь этот спектакль? Смысл? Показать Маэстро, что он только за роялем что-то значит? Нет, ерунда! Но почему пустила в квартиру этого крысиного короля?
Чтобы удержать подступившие слёзы, Василий до крови прокусил губу. А заодно смял в руке «Детский альбом», свернутый в рулон. «Надо же — совсем тряпка! Даже до Щелкунчика не дотягиваю...»
Вернуться! Пнуть дверь ногой и броситься в драку! Биться до последнего и лучше умереть, чем испытывать этот жуткий, невыносимый стыд! Так он думал, и, тем не менее, всё дальше уходил от дома Ани. Лёгкая расправа над противником могла состояться только в воображении.
«Господи! — мысленно крикнул Василий в небо. — Почему Ты вместе с талантом не дал мне физическую силу!? — и добавил самому себе: — И почему я такой жалкий трус?..»
Словно в ответ на его слова из проулка вывернул Вознесенский:
— Маэстро, привет, куда летишь?
Василий замер, примеряясь, как лучше заехать ему в челюсть. Макс в спортсменах не состоял, и с ним можно было потягаться. Вознесенский не стал ждать ответа, добил его ухмылкой:
— А Витёк к Аньке попёр. У неё родаки на большую землю слиняли. Классная тёлка! — позавидовал он дружку.
— Да пош-шёл ты... — процедил сквозь зубы Василий и двинулся дальше.
Огорошенный таким поворотом Макс некоторое время смотрел ему вслед, а затем будто опомнился:
— Ты чё, Маэстро, оборзел?! Смотри, как бы похоронный марш не пришлось играть!
Похоронный так похоронный!.. Вернувшись домой, Василий включил на полную громкость реквием Моцарта и плюхнулся на диван лицом к стене...
На следующий день они не смотрели друг другу в глаза. Но Аня при этом вела себя подчёркнуто весело. Много смеялась и шутила с подругами, примыкала к шумным компаниям, заигрывала с парнями, а в конце уроков вдруг сама подошла к Василию и прямо спросила:
— Вась, я не поняла, это ты обиделся или я должна обижаться? Что ты ходишь, как в воду опущенный?
— Не надо было открывать дверь, — сказал Василий, и тут же понял, что сморозил очередную глупость.
— А я и не собиралась, — надменно улыбнулась Аня.
И, чувствуя какую-то необъяснимую, но ранящую в самое сердце Анину правоту, он злился ещё больше и не мог понять, кто виноват, кроме него.
— Пора становится взрослым, Маэстро, — свысока посоветовала Аня, и прозвище вдруг показалось ему очень обидным.
— Угу, — с кривой ухмылкой согласился Василий, — взрослый — это когда ведёшь себя, как троглодит. Видимо, нынешним Джульеттам это больше по вкусу.