Белая сирень

Нагибин Юрий Маркович

— Нексе похоже на «хексе», но ведь мужчины ведьмами не бывают.

Она не знала, кто он такой, и почему-то это его обрадовало.

— Конечно, нет. Я старый колдун.

— Нет, — она покачала головой, — колдуны не падают с велосипеда. Вы ехали с закрытыми глазами, я видела. — Она таинственно понизила голос: — Зачем?.. Куда?..

— К счастью. Оно прячется в темноте. Поцелуй меня, Иоганна.

Она посунулась к нему лицом.

— А куда девать нос?

— Он сам это знает.

И девушка прижалась мягкими губами к его сухому, опаленному рту…

Он

услышал знакомый тяжело-мягкий топот и открыл глаза. Меж рогов огромного быка сидел мальчишка и смотрел на него насмешливо-одобрительно.

— Будешь слушаться умных людей?.. Э-гой!.. — И плавно повлекся, истаивая, назад в детство…

…Курортный городок Баден-Баден. Нексе пишет у открытого окна.

— Папа! — влетает большеротая девочка с копной темных вьющихся волос. — Где мама?

— Не мешай, Дитте, — машинально отвечает Нексе. Он тут же испуганно дернулся и с облегчением рассмеялся. — Пойди сюда, Дитте — дитя человеческое! Как хорошо, что тебя так назвали. Теперь уж я не оговорюсь. А мама пошла в ратушу.

— Зачем?

— За мясом.

— А почему мясо продают в ратуше?

— Когда мяса нет ни в магазинах, ни на рынке, его продают в ратуше. Вернее, распределяют. — Девочка явно не удовлетворена этим объяснением, и он терпеливо продолжает: — Понимаешь, корова каменщика Цишке проглотила столовую ложку, ее забили. Теперь в порядке очереди в ратуше будут продавать по полтора килограмма мяса на семью.

— Ты все выдумал, пап?

— Нет, доченька. Иногда жизнь причудливей всякой выдумки. Это добрый старый обычай. Когда-то люди жили сообща. В моем детстве так было у нас в Борнхольме. Видишь, старое возвращается.

— Ты объясняешь всегда длинно и непонятно, а мама коротко и все понятно.

— Так то мама!..

А вот и она — взволнованная, испуганная, с выбившимися из-под шляпки волосами. Нынешняя Иоганна — статная, видная женщина, совсем не похожая на тоненькую голенастую девочку, нашедшую разбившегося велосипедиста.

— Как успехи? Будет у нас датский суп с клецками? — весело спросил Нексе.

— Я не попала в ратушу, — тяжело дыша, говорит Иоганна. — Там эти… в коричневых рубашках. Штурмовики, что ли… Запрудили весь центр. И всюду их паучий знак — на знаменах, на рукавах…

— Нацисты!.. Но тебе-то что до них?!

— Меня обозвали «большевичкой»… Они шептались: «большевичка» и показывали на меня. У них были такие страшные глаза. Я не выдержала и побежала. По-моему, за мной гнались…

И тут Дитте, не понявшая, конечно, рассказанного, но видящая страх и смятение матери, на всякий случай разревелась. Иоганна взяла ее на руки, принялась утешать. Нексе потянулся за пиджаком, висевшим на спинке стула.

— Куда ты?

— Пойду взгляну, что там происходит.

— Не ходи, Мартин!

— Я должен пойти, — говорит он таким тоном, что Иоганна замолкает…

Нексе быстро достиг центра. Казалось, весь город высыпал на улицы, но того беспорядка, о котором говорила Иоганна, нет и в помине. Чья-то могучая воля управляет

происходящим. Жители выстроились на тротуарах вдоль проезжей части улиц, по которым сомкнутыми рядами маршируют к площади Ратуши коричневые наци. Это настоящий воинский строй, и видно, что люди вышколены воинской дисциплиной, знакомы с употреблением холодного и горячего оружия, с искусством нападать и защищаться, и ведут их кадровые офицеры с железными лицами в насечке шрамов. Гремят оркестры, лихо взлетают вверх булавы капельмейстеров.

Нексе замешивается в толпу. Он видит пустые, готовые на все лица, ноги в сапогах, жестко отбивающие шаг, хваткие руки убийц, и с болью сердечной прозревает будущее этой страны.

Но пожалуй, еще страшнее — реакция зрителей. В глазах людей, еще не оправившихся от тяжелого военного разгрома, — восторг, упоение. Многие кидают цветы. Какая-то старушка в вечном трауре (по виду генеральская вдова) хочет бросить букетик белых роз, но ей никак не удается. Стоящий рядом гигант с маленькой головой берет букетик и ловко кидает прямо в руки возглавляющего очередную колонну офицера. Но тот пренебрегает этим трогательным знаком внимания, и букетик падает на мостовую под сапоги шагающих нацистов. Неудача ничуть не смутила гиганта, он продолжает приветственно махать рукой и кричать: «Хох!»

— Социал-демократический букет под ногами нацистов? — обратился к нему Нексе.

Майер — это был он — удивленно обернулся.

— Ах, это вы-ы!.. — кисло протянул он.

— Поучительное зрелище, — продолжает издеваться Нексе. — Социал-демократия устилает фашистам путь розами.

— Вы политически безграмотны, — обозлился Майер. — Фашизм в Италии. Это движение называется национал-социализм. Как звучит в ваших ушах второе слово?

— В сочетании с первым — отвратительно.

— Ни черта вы не понимаете! Это молодость Германии. Пора влить каплю свежей, горячей крови в дряхлую иудейскую сукровицу Веймарской республики.

— Вон что! Далеко же вы ушли, Майер, с той встречи на вокзале.

— Да, мы не стоим на месте. Германия очнулась от летаргии, громада двинулась…

— Почему социал-демократия всегда склоняется перед грубой силой?

— Вы обречены быть среди неудачников, Нексе.

— А вы среди победителей.

— Да, потому что я чувствую, куда дует ветер истории.

— Бог даст, мы еще вспомним об этом разговоре…

Над колонной появляется портрет человека с косой челкой и чаплинскими усиками. Толпа восторженно приветствует его.

— А вот и ваш спившийся шизофреник…

— Тс! — Майер наступил Нексе на ногу.

— Предводитель молокососов и сумасшедших, — невозмутимо продолжает Нексе.

— Вы с ума сошли!

— Просто повторяю ваши слова.

— Я этого никогда не говорил, зарубите себе на носу, — Майер приблизил свое мерзкое, искаженное страхом и злобой лицо вплотную к Нексе, — если хотите жить в Германии!

— Нет, Майер, в такой Германии я жить не хочу…

…А когда Нексе вернулся домой, Иоганна спросила тревожно: