Белая сорока
Шрифт:
— Мысль заманчивая, — сказал я, — но как бы она и на самом деле не оказалась «притянутой за волосы»…
— Что поделаешь, таково наше ремесло. Приходится хвататься за любой волосок. В том числе и за вашу мысль. Изучим ее со всех сторон.
— О, это вы умеете!
Арестованных участников дела «Белая сорока» снова вызвали на допрос. Ни один из них не признался, что регулярно встречался с Бушером. Говорили, иногда видели его на «пивных» вечерах в немецком консульстве, но отрицали, что он входил в группу. Только Хельмиг признал, что Бушер был в курсе, а возможно, и сам выполнял какие-нибудь задания на заводе, где работал, но по законам конспирации
Представители госбезопасности, которым было поручено выяснить подробности жизни Бушера за последний месяц, проявили огромную настойчивость и терпение. Он встречался с немцами, однако на собрания специалистов в союз инженеров и техников не ходил. Время от времени, действительно, устраивал свидания с женщинами, всегда дома, а хозяйку в таких случаях отправлял в кино или театр.
Именно это и дало возможность продолжить расследование. Нашли женщин, с которыми встречался Бушер, — их откровения не отличались оригинальностью. Тогда спросили Шервица, знает ли он Бушера.
— Еще бы не знаю! — заявил тот. — Он бывает на каждом «пивном» вечере у немецкого консула и ведет себя не лучшим образом. У него есть несколько знакомых, таких же пьяниц, как он сам. Чего только они не вытворяют! Удивляюсь, почему его терпит консул?
Обнаружилось также, что Бушер рыбак и грибник, часто ездит на мотоцикле на прогулки и берет с собой кое-кого из своих знакомых, нередко женщин. Удалось установить, что недавно он без всяких причин попросил четыре выходных дня.
— Это с ним иногда бывает, — пояснил руководитель отдела кадров завода. — Уезжает вдруг в лес с какой-нибудь очередной «подружкой». Только вот куда он исчезал сейчас, зимой, не знаю. Уехал пятого января, вернулся девятого. Случайно встретил его после возвращения. Он был неузнаваем! Лицо поцарапано, голова голая, как колено. Наверно, опять где-нибудь здорово перебрал. Ведь только в пьяном виде можно затеять немыслимое пари — бегать зимой с бритой головой!
Бушер получил выходные дни между пятым и девятым января.
Хельми была найдена мертвой утром седьмого января.
Курилов не знал, что лучше: допросить Бушера или дождаться, когда выяснится, где тот провел четыре дня. Наконец все-таки решился на первое, но форму избрал такую, которая никак допроса не напоминала.
Бушер был приглашен в отдел кадров завода, где его ожидал милиционер. Со всей важностью и строгостью, которая свойственна представителям органов власти, он вынул из сумки акт «о тяжелом телесном повреждении, происшедшем вследствие грубых нарушений правил езды, на мотоцикле шестого января в районе Карташовки…» В акте говорилось, что гражданка Вера Сафронова была сбита на автобусной остановке мотоциклом, который мчался с недозволенной скоростью. Гражданка получила тяжелые ранения и до сих пор находится в больнице. Отягчающим вину было то, что Бушер не только не позаботился о сбитой женщине, а, наоборот, прибавил скорость и скрылся. Этот поступок квалифицируется как уличный бандитизм.
Милиционер сообщил Бушеру, что должен доставить его на допрос в отделение. Рассерженный Бушер заявил, что ничего подобного с ним не случалось и что в тот день он вообще на мотоцикле не ездил. Тогда милиционер напомнил Бушеру номер его мотоцикла и спросил, правильно ли он его назвал.
— Что из того, что правильно? — завертелся на месте Бушер. — Я никого не сбивал. Это недоразумение, я вам докажу, что никогда в районе Карташовки не ездил.
— Это вы доказывайте автоинспекции, которая вас и вызывает, — сухо, ответил милиционер. — Пошли, гражданин!
В отделении Бушера заставили ждать больше часа, прежде чем позвали на допрос, что уже само по себе заставило его поволноваться.
Тогда один из инспекторов потребовал у него удостоверение личности и водительские права. Затем был оглашен обвинительный акт, где не было недостатка в подробностях несчастного случая.
Бушер совершенно вышел из себя, доказывая, что он тут ни при чем, и заявил, что в тот день был совсем в другом месте.
— Кто это может подтвердить? — строго спросил инспектор.
Бушер заколебался и вместо ответа спросил, почему обвинение предъявляется только сегодня, спустя пятнадцать дней после того, как произошло несчастье. Инспектор пояснил: только теперь нашли свидетелей, которые точно запомнили номер мотоцикла. Затем снова повторил вопрос.
— Был на Волхове, на подледном лове. Очень интересуюсь: у нас в Германии так рыбу не ловят, — вынужденно признался Бушер. — Там у меня есть знакомый, у него переспал ночь. Да, именно в тот день…
Он назвал имя и с вызовом потребовал, чтобы правдивость его слов была проверена. Инспектор поставил в известность Бушера о том, что до подтверждения алиби он не имеет права выезжать из Ленинграда…
В то время, как разыгрывалась эта сцена, о которой мне стало известно позже, я сам принял участие в дальнейшем развитии событий.
Однажды ко мне пришло от Хельмига письмо с просьбой его навестить. Он уже долгое время лежал в больнице и не имел представления о том, что происходило за ее стенами. Не зная об аресте части шпионской группы, Хельмиг, конечно, терялся в догадках, почему его никто не навещает. Тяжелая рана все еще не зажила, он не мог вставать с постели и потому просил медсестер звонить его знакомым. Само собой разумеется, все попытки связаться с ними не принесли результата. Томясь в безвестности, он, в конце концов, попросил медсестру навестить его квартиру, принести некоторые книги и попутно поинтересоваться у Купфера и Эрны Боргерт, почему они к нему не приходят.
Медицинский персонал был предупрежден, что о любом разговоре с Хельмигом нужно ставить в известность руководство больницы. Сестра принесла книги и, разумеется, сообщила Хельмигу, что никого из его знакомых дома, увы, не застала.
После еще нескольких неудачных попыток связаться со знакомыми Хельмиг решился написать Шервицу и мне. Шервиц тотчас же показал мне письмо и заявил, что к Хельмигу он ни за что не пойдет. Я решил посоветоваться с Филиппом Филипповичем.
— Обязательно навестите, — решил Курилов. — Хельмиг все время выспрашивает, нет ли ему письма, хотя и не говорит, от кого ждет. Вероятно, он никак не может дождаться вестей от Хельми. Она чаще всех его навещала и, очевидно, была ему близка… Только ни слова о том, что она мертва!
На другой день я отправился к Хельмигу. Он очень изменился: невероятно похудел, лицо вытянулось, черно зияли глазные впадины. Ранение было таким тяжелым, что поначалу врачи сомневались в благополучном исходе. Но у него оказалось железное здоровье, крепкое сердце и легкие. И благодаря удачной операции и умелому лечению Хельмиг не только уже был вне опасности, но и шел на поправку.
Я присел около кровати и передал ему газеты и журналы, которые принес с собой. Казалось, это его очень порадовало. Он подал костлявую руку и поблагодарил. На вопрос, что заставило его написать мне, Хельмиг растерянно заморгал, погладил одеяло и ответил, что он совсем одинок, друзья о нем забыли, а почему, не понимает. Он несколько раз им писал, но ответа не получил. Неужели он теперь никому не нужен? В конце Хельмиг тоскливо спросил: «Что с ними происходит?»