Белая тень. Жестокое милосердие

Мушкетик Юрий Михайлович

Борозна еще мало знал машину, но в технике вообще немного разбирался. Он догадался: всему причиной то, что он помыл водой мотор. Вода попала под клеммы и замкнула их.

Оставив зажигание включенным, Борозна схватил заводную ручку, чтобы завести мотор. Но пока вставлял ручку в гнездо, услышал запах жженой резины и увидел дым из-под капота. Мгновенно выключил зажигание и поднял капот. Дымился провод высокого напряжения, что вел от аккумулятора к стартеру.

Борозна почувствовал, что у него в груди словно разорвалась горячая пуля. Горело лицо, горела щека, этот огонь на мгновение парализовал его, казалось, в нем самом перегорели какие-то клеммы. Он все понимал, но ничего не делал. Помеха была столь мелка, что даже не верилось, что она может разрушить все то, от чего зависело его счастье. А между тем

это было именно так. И от этого Борозну охватили неведомые ему прежде волнение и нервозность. Он бросался то к ключу зажигания, то к мотору, дергал за провода, стучал ключом по агрегатам, но стрелка амперметра упорно падала влево. В отчаянии посмотрел на дорогу, серевшую между лугом и кустами, — там не было видно ни одной машины. Да сюда вообще редко кто заезжал собственной машиной — дорога тяжелая, через пески и глубокие луговые лужи; отдыхающие добирались катером до Десны или автобусом до села, а оттуда пешком. Раз в два дня курсировал институтский «рафик», и тоже только до села.

Борозна посмотрел на часы. Прошло восемнадцать минут. Если бы выехать сейчас — может, и успел бы. Побежал бы в аэропорт, наконец, прорвался бы на летное поле…

Он опять кинулся к мотору. По очереди отключал реле, генератор, весь перепачкался маслом, ободрал руки — найти замыкание не удавалось. Оно было где-то тут, перед ним, под руками, но нащупать его не мог. И уже почти не надеялся. Он почувствовал, как гаснет в нем огонь, как перегорает в холодный пепел даже его волнение. Он еще никогда не ощущал себя таким беспомощным. Что-то тяжелое навалилось ему на душу, подмяло ее, и он не мог найти в себе силы распрямиться, рвануться, просто не куда было распрямляться и рваться. В тот миг он фиксировал одно — бег времени. Время летело куда-то в пропасть, отделяло его от чего-то ясного, светлого, радостного. Так случается в горах обвал, с каждой минутой приближаясь к ногам путника, прижавшегося к стене.

Потом он разъединял и присоединял провода совсем уж наобум.

А под кустами ивняка стоял Гнат и злорадно усмехался в щеточку рыжих усов, которыми прикрывал рассеченную в давней драке губу.

— Тут нигде нет машины? — почти в безнадежности спросил Борозна.

— Нету, — сказал сторож, хотя и видел, как полчаса назад на огороженный штакетником двор соседней турбазы «Рассвет» заехала продуктовая машина. Она сейчас заканчивала разгружаться. — Да и нужно ли так беситься? Барышень теперь по три штуки на рубль.

Борозна ничего не сказал, отъединил клеммы, потому что провод высокого напряжения опять начал дымить, подождал, пока он потухнет, опустил капот, вынул из замка зажигания ключ и запер машину. Он делал все это почти непроизвольно, возился точно так, как возятся на пепелище погорельцы. Только у погорельцев еще есть надежда построить новый дом. Сразу после пожара они не живут ею, но она живет в них.

Он вошел в палатку и лег на кровать. Он больше не мог ни волноваться, ни переживать, на мгновение ему даже показалось, что он лежит на дне глубокой пропасти, из которой уже никогда не выбраться. В палатке стояла горячая духота — он не поднял боковых стенок — духоту ощущал, но не мог понять, что ему мешает.

Так лежал с полчаса. Его никто не беспокоил, его мало знали в институте, а из их отдела и вовсе никто сейчас в «Бережке» не отдыхал, хотя возле палатки часто шелестел песок и звучали голоса — тут пролегала центральная дорожка к воде. Он фиксировал голоса, фиксировал стрекот моторок на реке, но как-то так, словно это не касалось его совсем. Это было похоже на то, словно бы человек слышит звук кинофильма, а изображения на экране не видит.

Внезапно Борозна подумал, что его будто что-то преследует. Словно зажимает в тиски и отодвигает от всего, к чему он порывается. С этой мыслью снова вернулась боль и острое переживание того, что происходило в аэропорту. Он видел, как вышла из автобуса Неля, как она осматривалась, разыскивая его, как пошла потом к аэровокзалу и еще постояла на ступеньках, смотрела по сторонам. Ее все сильнее и сильнее охватывало разочарование, наконец она пожала плечами и вошла в вокзал.

У Борозны были крепкие нервы, но и он не мог докрутить в мыслях эту ленту до конца. Подойдя к разгадке, что сейчас может думать о нем Неля, почувствовал, как его словно бы что-то кольнуло изнутри, и сел на кровати. Его мысль снова работала ясно, хотя он и продолжал чувствовать, что она мучительно сжимается и бежит от тех картин, что рисует воображение. Неля, наверное, уже в самолете. И очень плохо думает о нем. Но что бы там она ни думала, он должен ее найти. И объяснить все. Если она поверила ему в том самом нелепом и обидном, то поверит и в эту случайность. Хотя и тяжело пережила этот его невольный обман. А не поверит… Так или иначе, а он должен увидеть ее. К черту «Бережок». К черту все. Ничего не потеряно. Он не умер и не заболел неизлечимо. Он сегодня же поедет в институт, к Нелиным подругам, к Нелиным родителям, узнает, где она отдыхает. И поедет к ней. Да, впереди у него немало треволнений, долгие километры дорог и тяжелые последние метры недоверия, но он пройдет их чего бы это ему ни стоило.

Глава тринадцатая

До конца летних каникул, когда Ирина Михайловна должна была начать работать в школе, а Маринка учиться (Андрею дали в институте на год академический отпуск), оставалось две недели, и Марченки решили использовать хоть их и все вместе выехали в Соколовку. Наверное, это была лучшая поездка в их жизни. И не только для детей, для Ирины Михайловны, но и для Дмитрия Ивановича…

Он только теперь по-настоящему почувствовал, как страшно устал, и наслаждался каждым часом отдыха. Позади остались институтские заботы и неприятности, хирургическое отделение больницы, суд, — он думал о них как об огромной, оставленной где-то позади тяжести. Еще болит спина, еще дрожат ноги, но груз уже на горе. Суд состоялся три дня назад. Это были не только хлопотные, но и неприятные дни. Особенно встречами с родственниками подсудимых, которые прямо-таки не давали ему шагу ступить. Дмитрий Иванович в эти дни понял, как мягка и отходчива человеческая душа. Когда он сидел у кровати сына, когда ловил хулигана, он был готов собственноручно привести в исполнение самый суровый приговор. А вот прошло время, и он отмяк, и уже ему и впрямь было жаль тех матерей и отцов, и молодчики, сидевшие на скамье подсудимых, уже не казались лютыми бандюгами, а обыкновенными, хоть несколько и распущенными парнями. Он не требовал сурового наказания, не спорил с адвокатами. Все трое получили по полтора года заключения.

Об этом Дмитрий Иванович больше не думал. Старался не думать даже о работе, хотя последнее посещение Борозны забыть не мог. Где-то он здесь, неподалеку, в «Бережке», загорает и удит рыбу.

Жаль, что им не придется поработать вместе. Конечно, Борозна бы попортил ему немало нервов, но и сделали бы они вдвоем много.

Марченко загорал, купался, ходил в лес и на луг. К нему даже вернулось желание ловить рыбу. Оно не было таким неутолимым, как прежде, но все же почти каждое утро он встречал на реке.

А сегодня даже решил попытать счастья на ночной рыбалке. Он пошел на яму, где когда-то поймал сома и где, как говорили местные рыбаки, сомы водились. С вечера накопал червей — выбирал крупных и живучих, они извивались как змеи, — наладил две закидушки, удочку (не поймает ночью сома, наловит утром мелочи), наварил каши. Ластилась, просилась с ним Маринка, но он ее не взял.

Дмитрий Иванович надеялся наловить рыбы. И не столько для того, чтобы утолить рыбацкую жажду, сколько удивить семью, сделать ей сюрприз. Чтобы сварить на берегу настоящую рыбацкую двойную, а то и тройную уху и пригласить на нее деда Олексу и бабку Варвару — хозяев. К ухе у него была припасена бутылка «Старокиевской», а для детей — лимонад и медок. Завтра у него — день рождения, он думал, что в хлопотах, в переезде все забыли об этом, и он не напомнит тоже, но такой сюрприз для них сделает. Нет ничего лучше, как делать кому-то приятное в свой день рождения.

Вечерело, когда Дмитрий Иванович добрался до ямы на лугу. Давно уже были скошены здесь травы, рыбаки и охотники повытоптали берега озерец, суше, печальнее шумели камыши и осока, но тишина и сейчас стояла такая же глубокая и так же господствовало над лугом безмолвное волшебство вечного покоя, вечного обновления. Сейчас луг засыпал. Дремал на высоком стогу посреди луга коршун, приглушенно, по-вечернему попискивали кулички на песчаной косе на том берегу, низко над водой просвистела стайка чирят — спешили на ночной промысел.