Белое и красное
Шрифт:
— Я знаю Дунаец по рассказам, а Лена разрезает настоящий горный массив, это чуть ниже, около Киренска, здесь же всего-навсего холмистая равнина. Когда на лошадях едешь по Якутскому тракту, совсем иначе воспринимаешь этот ландшафт. А с баржи, да еще с середины реки, по-другому видятся и берега, и горы, и долины. Даже теряешь перспективу, как те, кто, находясь в центре событий и участвуя в них, позволяют событиям подхватить себя и нести, отчего тоже теряют…
— Снова похвала нейтралитету.
Лесевский через силу улыбается.
— А Киренск — это большой город?
— Тысячи три жителей вместе с ссыльными. Для ссыльных он как подарок судьбы. А какие там окрестности!..
— Берегись! Мель!
Но было уже поздно. Под днищем баржи заскрежетал песок, какое-то
— Придется лезть в воду и толкать, — сказал Чарнацкий, внимательно изучая мель.
— Добровольцы! Раздеваться — и в воду, — скомандовал Рыдзак.
Таня и Ядвига спустились в трюм. Чарнацкий разделся первым.
Баржу столкнули быстро. Продрогшие бойцы торопливо влезали обратно, ледяная вода обжигала. Чарнацкий же нырнул поглубже и минут десять плыл рядом с баржей.
«Ну и здоровье», — с удивлением и завистью подумал Лесевский. И впервые ощутил всем своим нутром, что из Якутии ему не вернуться.
Ванька Спирт, знаменитый на всю Сибирь бандит, даже ухом не повел, хотя ему и показалось, что комиссар в кожаной куртке навел бинокль прямо на него. У Ваньки были железные нервы, и он понимал, что снизу, с берега, его не видно. Ванька Спирт, несмотря на свой вес, мог вскарабкаться на любое дерево не хуже самого настоящего медведя, мог застыть, притаиться в ветвях, да так, что даже охотник-тунгус — а они-то уж так чутки к звукам тайги: умеют слышать любой ее шорох, шелест и даже молчание — проходил мимо Ваньки, ничего не заметив. Зато сам Спирт мог подкрасться незамеченным куда угодно. Взобравшись на лиственницу, разглядывал баржи. Понял, что царя-батюшку держат в трюме, под палубой, а все его сокровища везут на первой барже — углядел на палубе огромные сундуки.
С тех пор, а было это несколько дней назад, как выгнали его из шайки Витьки Березового, и, слава богу, этим обошлось, Ваньке не везло. В одной деревне его чуть было не убили мужики, приняв за конокрада. Ваня решил: самое время совершить какой-нибудь подвиг, чтобы его опять взял к себе Витька Березовой. Сначала он решил, не плохо бы добыть побольше самогону. С самогоном его бы приняли с распростертыми объятиями. И вот представилась такая оказия — сундуки с драгоценностями плывут по Лене.
Ванька смекнул, что сокровища там огромадные, коли их охраняет столько солдат с винтовками. Не вяленую же рыбу везут. Но ведь ему не поверят, если он придет к Витьке и скажет: так, мол, и так. «Не пойдет, Ваня», — ответят, и все тут. Надо что-то придумать. А что?
Последняя баржа с комиссаром, смотревшим в бинокль, проплыла мимо. Ванька слез с лиственницы и спустился в распадок, где его терпеливо ждал конь.
«Крепко спят ребята», — сквозь дрему отмечает Качмарек. Намитинговались за день. Холодновато. Он спрятал погасшую трубку в карман. Накурился сегодня сверх меры, а табак-то надо экономить. Подбросил в огонь поленья. Дров наготовили много, с запасом, старались вовсю. Может, и не сожгут все, что заготовили. Ну да не пропадет, что останется — погрузят на баржу. Посмеивались над ним его земляки-фронтовики, что взял он с собой на баржу песок, а получилось, у них одних всегда был кипяток. И в ледяную воду не было необходимости лезть. А реку надо знать. Хотя и загадочная эта река. Она куда больше его Варты. Говорят, летом даже берегов не видно. Сколько он уже повидал на своем веку рек? Варта, Лаба, или Эльба, Рейн, Марна, Волга, Ангара… А Висла? Висла — королева польских рек, это он еще из первой своей книги запомнил.
Где-то вверх по Лене мерцают отблески костров. Там остановились баржи, и больше далеко вокруг ни живой души. Разве что зверь в лесу. Местные жители любят припугнуть, мол, медведь может выбраться из кустов да наброситься, только ведь зверь, если ему человек не мешает, живет своей, звериной жизнью. А уж тому, кто два года на фронте провоевал, на самом страшном, на западном, что для него какой-то зверь, пусть даже и медведь.
Ребята
А Ванька Спирт доволен. Одна из барж — та, с царскими сокровищами, — далеко отстала от остальных. Как будто сама шла ему в руки: даже на ночь причалила к его берегу. Ванька видел, как рубили деревья, собирали сухие ветки. И вдруг его осенило, что ночью он уберет часового, оттолкнет потихоньку баржу и поплывет на ней. А через двести верст, там, где начинаются места, которые он знает как свои пять пальцев, выгрузит сундуки на берег, спрячет их, а баржу пустит по течению. Пусть догоняют. Но, похоже, баржа была тяжелой — Ванька видел, сколько солдат суетилось в воде, чтобы снять ее с мели. И он, несмотря на свою силищу, один вряд ли столкнет баржу с берега, куда втащили ее на ночь эти ребята.
Поэтому Ваня внимательно все разглядывал и запоминал. Наконец зевнул и отправился к своему коню, спрятанному в овраге, достал потертую медвежью шкуру, завернулся в нее и спокойно заснул.
Он проснулся именно в тот заветный час, когда контрабандисты пересекают кордон, протаскивая спирт в кожаных мешках. Сквозь ветки мигали звезды, но луны не было. При мысли о луне Ванька тихо выругался, ох, как он ненавидел ее — для людей его профессии она ни к чему. Луну и собак. На барже, к счастью, не было собак. Ваня вытащил фляжку, пригубил. Спускаясь к реке, чувствовал себя так, словно выступал в великий поход. На плече — мешок, его он накинет на голову часового. От мешка исходили знакомые дурманящие испарения, хотя уже несколько недель прошло с тех пор, как Ванька использовал его по прямому назначению.
Изредка хрустнет под ногами сучок, задетая невзначай ветка. Но пока Ваньке нет надобности соблюдать особую осторожность. Шум реки, потрескивание костра глушили его шаги. Ванька Спирт решил, если на часах якут, он подождет, пока его сменят, не станет рисковать, очень уж этот народ чуток, а тут дело крупное. Сквозь ветви он не увидел реки — она была темнее сибирской ночи, вода поблескивала лишь там, где падал на нее отсвет костра. Караульным был невысокий мужик с обвислыми усами. Ванька хорошо его рассмотрел, когда тот раскуривал от щепки трубку и подбрасывал дрова в костер. «Неопасный», — решил он про себя. Шли минуты, Ваня стоял не шелохнувшись. Вскоре он убедился, что все спят, накрывшись с головой, сберегая драгоценное тепло. Сразу видать — нездешние, не привыкли к июньским холодным ночам. А он привык. Глоток спирта греет изнутри, а накинутый на плечи полушубок — снаружи. Подумав и все взвесив, Ваня снял сапоги. Безопаснее несколько метров пройти босиком. Попадись на пути камень, и все пропало, это Ванька хорошо понимал. От камня ночью такой звук идет, страшное дело, усатый солдат наверняка проснется.
Засунув сапоги за пояс, он сделал первый шаг. Осторожно, не торопясь. Когда крадешься в темноте, тебя не видно, только шумом можно себя выдать.
Усатый всхрапнул. Сидит, опершись головой о винтовку. До него еще шагов двадцать…
А Качмареку снится, как он, совсем еще пацан, ловит рыбу в озере, тайком, ночью. Холодная вода обжигает ноги. Он дрожит от холода и от страха, вдруг поймает его Дренчинский, арендатор графа Замойского. Качмарек во сне натягивает шинель на ноги. Ваня опять замирает. Усатый проснулся — но вряд ли что видит в темноте. Спокойно, Ваня, спокойно. Не со спиртом крадешься, идет тебе в руки такое богатство, что и представить трудно. Никто тебя не услышит — ты же мастер незаметно подкрадываться по ночам, спокойно…