Беломорье
Шрифт:
— Никак, Васька, «Коммунистический манифест» читал?
— Почитываю. — И, подмигнув девушке, гордо произнес: — Тестюшко меня просвещает…
— Васька! — возмутилась девушка.
— Иван Никандрыч вчерась так и сказал, отправляя меня спать: «Зять тестя должон слушать…»
— Ты уже признался? — с ужасом проговорила она.
— Признался, — счастливо улыбнулся он. — Твой отец сразу согласие дал.
— Значит, поздравить можно? — улыбнулся Двинской.
— Первым нас поздравляете, Лекеандр Лександрыч, — торопливо протянул
— А может, я передумала? — задорно проговорила Надя,
— Разве таким можно шутить? — укоризненно взглянул на нее Васька. — Это же на всю нашу жизню.
Девушка смутилась.
— Куда коня денем? — спросил Двинской. — Здесь ему и заблудиться легко.
— За полверсты на пожню сведем, — решил Васька, беря лошадь за узду, — а Надюша пока багром до этой поженки допихается.
Двинской сел в лодку. Был разгар северного-лета, и к полудню солнце так накаляло стволы хвойных деревьев, что из коры текла жидкая золотистая, как мед, смола. Словно пули, носились между деревьями оводы. Надоедливо звенели комары, а на каждой опушке, радуясь теплу, толклись чуть заметные стайки мошкары.
Всюду жизнь в эту пору на земле! Бесконечным потоком ползут по своим дорожкам муравьи, копошится множество букашек, невидимых в другое время года.
Не слышно только пения птиц, они замучены поисками пищи и кормлением быстро растущих, пока еще беспомощных птенцов. Воздух наполнен пряным духом багульника. Этот резкий приторный запах пьянит и вызывает головную боль. Тяжело в эту пору в лесу! Человек словно в бане. Капли пота катятся одна за другой, а мокрая одежда, как резина, плотно облипает кожу и томит разгоряченное тело.
— Ну и пытка! — плачущим голосом сказала Надя. — Лучше уж пешком, Лександр Лександрыч.
— Доберемся до пожни, а там понесем ящик на плечах, — согласился Двинской.
Вскоре добрались до пожни, где высился прошлогодний стог сена.
— Ну и жаркий день, — проговорил Васька. — Конь сразу в воду забрался, от овода спасается.
Привязав лодку к дереву, Двинской со своими спутниками пошел вдоль речки. Дорога к избушке шла по другому берегу. Поэтому, как только натолкнулись на поваленную поперек речки сосну, тотчас перешли се и вскоре зашагали по едва заметной тропе.
— Вот он, клуб сорокских революционеров, — облегченно вздохнул Двинской, увидя избушку, сооруженную на гранитной гряде. — Только бы комаров в ней не было.
Избушку заводские рабочие недавно привели в порядок, застеклили оконце и хорошо пригнали дверь. Чтобы не впустить в избу комаров, пришедшие развели перед входом небольшой костер, набросали туда свежих листьев и, побыв в едкой пелене белесовато-желтого дыма, вошли в прохладное помещение. Мужчины тотчас сняли с себя пропотелые рубахи и улеглись на скамьях.
— Будто улежите искусанные да потные, — сказала Надя. — Бегите к речке. Вы направо, а я налево отойду, рубахи заполощу.
Когда Двинской
— Комарья прямо туча, — объявила она всем известное бедствие. — Есть не хотите ль?
В такую жару есть никому не хотелось, и Надя легла на третью скамью у оконца. Вскоре послышалось ее ровное, спокойное дыхание.
Двинской тоже закрыл глаза. Уже засыпая, он видел, как Васька на цыпочках подошел к девушке, наклонился и осторожно поцеловал кончик свисавшей косы, затем, шлепая босыми ступнями, вернулся на свою лавку. Через минуту парень уже спал. Эта трогательная сценка робкой любви прогнала сон Двинского. Он долго разглядывал своих спутников, их миловидные и чем-то похожие друг на друга лица. Вспомнилась пора, когда он и Софья чуть не целый год уламывали ее мать, хотевшую пристроить дочь за «стоящего» человека, а не за политика… Надя и Двинской очнулись одновременно. Возле избушки кто-то разговаривал.
— Здеся… Вишь, у дверей костерок развели, прокуривались от комарья… Спят, поди?
— Здесь, Иван Филатыч, здесь! — звонко крикнула девушка.
Васька спросонья вскочил и так ударился головой о низкий прокопченный потолок, что, ошалев от удара, вновь уселся на скамью.
— Еще потолок головой разворотишь! — засмеялась девушка.
В избушку один за другим вошли трое мужчин, среди них были Никандрыч и Власов.
— Благополучно доставили? — спросил он Двинского.
— Как будто. Надя на лошади ящик везла, в мешке с сеном.
— А кто лошадь дал? — нахмурился Власов.
— Экспроприация экспроприаторов, — рассмеялся Александр Александрович. — Лошадь лавочника. К утру незаметно для всего мира доставлю на прежнюю лужайку.
— Мы тоже вроде благополучно прошли, — заговорил пилостав. — Теперь от шпиков не продохнуть стало. Словно клопы, всюду ползают. Еще в мае собирались на островках, а сейчас уже в лесу спасаться приходится.
Вскоре появились еще пять рабочих. Один из них, мотнув головой в знак приветствия, заявил:
— Собаку привязал у ручья. Людей она вовремя учует, попусту брехать не будет.
Так как кругом на много верст не было жилья, можно было безбоязненно развести костры. Васька принес из избушки ящик, и все уселись в круг. Двинской сам открыл крышку и высыпал содержимое на землю. Все подались к бумагам, торопливо расхватывая и вполголоса читая названия газет, брошюр и перевязанных в трубку рукописей.
— Вот оно, туляковское наследство, — радостно глядя на присутствующих, заговорил Никандрыч. — Туляков его в разные стороны людям из своей глуши рассылал, а уж нам и подавно было бы стыдно его в земле гноить. Ведь не зря Григорий Михалыч свое хозяйство нам передал. Доверие надо оправдать…