Беломорье
Шрифт:
— Давно пора, товарищ Речной, — учитель обнял его, — три года назад я говорил об этом некоему студенту, присланному из столицы. Помните?
Двинской молча кивнул.
Пронзительно засвистел гудок: на заводе начался обеденный перерыв.
— Посидите, — шагнув к двери, проговорил учитель, — приведу верного человека. Он душа всему делу на заводе.
«Верный человек» оказался пилоставом Никандрычем.
— Знаю о вас, знаю, — старичок лукаво посмотрел на Двинского. — Сегодня суббота, завтра завод отдыхает. Есть о чем поговорить. А болтаться вам по заводу за зря
Пилостав жил в своем домике в два окна по фасаду и по одному с боков. В домике, как и у всех, слева была русская печь, справа — кровать. Вдоль трех стен тянулись лавки. Справа, в красном углу, стоял стол, а слева, от печки до стены, висела ситцевая занавесь — место для стряпни.
— Вечером буду знакомить вас с нашими/ Сознательных на заводе, конечно, много, да мы всех сразу не собираем. Осторожность сейчас нужна, как никогда!
Пилостав вынул из кармана газету.
— Почитайте пока. А вечерком поговорим.
Лишь около полуночи солнце закатилось, и на полнеба запылало огромное зарево заката.
В этот час сонного затишья Никандрыч с дочерью, его сосед и Двинской втащили в лодку небольшой невод, девушка поставила на сеть большущий берестяной туес с пресной водой… Из устья Выга поплыли к группе недалеких островков.
— Может быть, на берегу шпики стоят да на нас в бинокль смотрят, — усмехнулся старик. — «Интересно бы знать, о чем они говорят?» — вздыхает, поди, главный шпик. «Да как узнать? — отвечает младший. — Место здесь открытое, не подберешься!» А мы тем временем душеньку нашу отводим, о чем хотим говорим и привольем любуемся…
— Куда править? — спросил сидевший на руле сосед.
— Давай на Семужный, на Александрово счастье на сей раз закинем. Може, побалуемся семужкой?
Семужный островок отличался от других тем, что посредине его высилась скала, со всех сторон защищавшая сидящих от ветра. Тут же оказалась аккуратно сложенная поленница дров.
— Приволье какое! — сказал Двинскому Никандрыч. — Я-то забрался сюда из Подмосковья совсем молодым. Ну, думаю, дай боже год протянуть — одни скалы да болота! А вот уж тридцатый год живу, да и останусь здесь до гробовой доски…
Чтобы не привлекать к себе внимания, расположились к востоку от скалы. Сидя под ее прикрытием, видели лишь небо, море и уходящие вдаль островки. На самом горизонте синел еле видимый Большой Жужмуй, ближе темнел Малый Жужмуй, а невдалеке виднелся островок Осинка, на котором в темные ночи поблескивал огонек маяка… Уже более полусуток стоял штиль, и вода в Сорокском заливе казалась стеклом. Ни одна морщинка не бороздила поверхность воды, лишь узенькие блестящие полоски отделяли островки от их опрокинутых отражений в зеркальной глади залива.
Надо было дождаться подхода второй лодки. Беззвучие так заворожило людей, что, хотя прошло немало времени, никто — ни пилостав с дочерью, ни их сосед, ни Двинской — не проронили ни одного слова. Каждый уселся поудобнее— кто на камень, кто на галечник — и молча смотрел вдаль.
Но вот издали донесся всплеск
сосед начал разжигать хорошо просохшие поленья, старик принес забытый в лодке туес пресной воды, а Двинской, подойдя к самой воде, всматривался в лица прибывших.
— Едва отвязались от Афоньки, — заявил рулевой, как только лодка с хрустом врезалась в прибрежный песок. — Привязался к нам: возьмите, мол, на рыбалку да возьмите. Только и спаслись, что на шкалик, проклятому, дали!
— Это и есть главный шпик, — вполголоса сказал пилостав Двинскому. — Ладно, что пьяница лютый, хоть винищем от него откупаемся. Ну, товарищи, знакомьтесь. Этого человека будем звать Речным, а про другую фамилию его нам дела нет.
Приехавшие были рабочими лесозавода. Двинской обменялся с ними рукопожатием и узнал их имена.
— Это, конечно, не все, — предупредил пилостав. — Зато каждый из присутствующих за другого поручится, как за самого себя. Ну, а теперь мы сперва сети прополощем, а то, неровен час, могут с берега к нам понаехать. Попытаем счастье товарища Речного!
Все вновь уселись в лодки, и пилостав стал равномерно разматывать и опускать снасть в воду. Улов был невелик, но ценен: добыли две большие семги. Одну надлежало съесть тут же на рыбалке, а другую предложили учителю, у которого на днях жена родила первенца. Свежая семга, по местному поверью, хорошо действует на здоровье кормящих матерей.
Громадное ярко светящееся зарево, незаметно перемещаясь вдоль горизонта, предвещало скорый восход солнца. Сети развесили сушиться на козлы. Надя стала чистить рыбу. Все уселись у костра, пылавшего под навесом скалы. В лучах золотистого зарева даже Никандрыч казался помолодевшим. На лица сидевших легло выражение настороженной торжественности: начиналось то, ради чего люди выехали на рыбалку.
Старик водрузил очки на кончик носа и, наклонив голову, зорко оглядел сидевших.
— Сегодня, товарищи, у нас два вопроса. Первый — об управляющем. Агафелов отменил на сей год плату за общежительство, а старик, под видом ремонта, все же норовит в свой карман складывать целкаши… Спрашивается, как поступить поумней?
— Объявить забастовку! — нетерпеливо выкрикнул самый молодой из рабочих.
— И жалобу написать Агафелову, — дополнил его сосед.
Пряча усмешку, Никандрыч обвел взглядом других, как бы приглашая их высказаться.
— Так ли сейчас надо поступать? — глядя на рабочего, предложившего забастовку, спросил он. — Или лучше по-иному? Ведь не всем убыток от стариковой хитрости. Нельзя забывать и о тех, кто домишко на хозяйской земле имеет. Вспоминаю, как-то недавно управляющий мне жаловался на Агафелова: «Видать, что помнит, как он у меня бегал рассыльным, да как я его за уши драл, — печалился старик, — вот и сживает меня с завода… А куда я денусь? Ведь не на государство работал. Вдруг наследники пожалеют мне пенсию определить?» — И совсем по-отцовски пилостав спросил: — Так что же надо сделать, ребятки?