Беломорье
Шрифт:
Маленький холмик был заботливо убран неумело смастеренными из материи цветами. Поправляя один из них, Двинской нащупал пальцем что-то твердое. Копнув, он увидел фарфоровую голову куклы. Софья тайком от безбожника отца закопала куклу, чтобы девочка «не скучала». Александр Александрович сделал вид, что ничего не заметил.
На другой день Двинской проснулся до восхода солнца. За окном горело золотистое зарево. Осторожно, чтобы не разбудить жену, Александр Александрович слез с кровати. Как всегда после сна, потянуло закурить.
Пуская клубы душистого дыма и щурясь, Двинской долго просидел у стола, обдумывая новую неудачу с неводом. Что делать?..
Не докурив трубку, как был — босиком, в исподнем белье — он вышел в сени и по низенькой лесенке поднялся на сарай. Там, в дальнем углу под сеном лежала запрятанная жестяная банка из-под карамели, куда были положены выписки из рукописи, полученной от Тулякова.
Возвратись в избу, он начал перелистывать выписки.
На одном из листков рамкой были обведены строки: «…социал-демократы не только не могут ограничиться экономической борьбой, но и не могут допустить, чтобы организация экономических обличений составляла их преобладающую деятельность. Мы должны активно взяться за политическое воспитание рабочего класса, за развитие его политического сознания». Ниже были подчеркнуты строки о необходимости агитировать по поводу каждого конкретного проявления этого угнетения, а в скобках поставлены слога: «Как мы стали агитировать по поводу конкретных проявлений экономического гнета».
На память пришли слова Тулякова: «Нет ли в чем-нибудь пользы от неудачи в Кандалакше?» «Есть! — подумал Двинской. — Надо добиться, чтобы каждый помор узнал, что у кандалакшан в руках был невод и все же им пришлось отказаться от него. Надо объяснить, почему лавочник запретил женкам вступить в артель, угрожая прекратить выдачу в забор».
Двинской схватил карандаш, рука забегала по бумаге. Одна мысль так быстро сменяла другую, что он едва успевал их записывать. Солнечные лучи, золотившие край сваленного в кучу невода, лишь чуть-чуть передвинулись вправо, а за это время были исписаны уже три листка бумаги.
Двинской задумался, какую поставить подпись, и с особой старательностью вывел два слова: «Социалдемократ».
Перечитывая написанное, он заметил кое-какие стилистические неточности, повторения, отсутствие логической связи между абзацами. Час спустя три других листка покрылись строками нового варианта прокламации.
Проснулась Софья и, увидев, что муж пишет, позевывая и сонно потягиваясь, подошла к нему.
Листовка переписывалась набело полупечатными буквами, и потому Софья без особого труда прочитала написанное. Двинской искоса наблюдал за выражением лица жены. В утренней тишине отчетливо слышался ее шепот.
— Ну, как? — спросил он, когда она с запинкой прочитала подпись.
— Хочешь покруту на богатеев натравить, Хоть фамилии не ставишь, а разве какой дурак не догадается, кто писал, коль про невод да о Трифоне и Савватье описано? Да и буквины аккурат твои!
Мировому судье, желчному и подозрительному, всегда казалось, что сослуживцы хотят «свалить его в яму», поэтому он старался обезопасить себя «победой над врагом». Всюду, где бы он ни появлялся, на службе начинались склоки и дрязги. Наконец ему предложили или убраться в пустынный Сумский Посад, или подать в отставку. Пришлось поселиться в Посаде, но жена, под предлогом, что надо учить детей, очень скоро вернулась в Архангельск, ежемесячно отбирая на жизнь семьи две трети жалованья мужа.
Только в канцелярии, сидя за столом, покрытым зеленым сукном, и скуки ради «шугая» урядника, мировой чувствовал себя большим человеком. Но и в Сумском Посаде, томясь от безделья, он поневоле опасался, что вот-вот участок закроют, а его уволят в отставку.
В один из весенних дней ему показалось, что наконец повезло. Нюхчинский урядник нашел кем-то потерянное письмо, адресованное Федину. Кем оно было написано — так и осталось неизвестным, но немало строк там было посвящено Речному. Человека с такой фамилией найти не удалось, однако, судя по содержанию письма, можно было догадаться, что речь шла о Двинском. Но и тут мировой опростоволосился: во-первых, забыл запретить уряднику говорить о находке, во-вторых, излишне поторопился сделать обыск. Осмотр не дал желаемого результата; кроме немалого запаса чистой бумаги и библиотеки из вполне легальных книг, ничего иного у политического ссыльного Федина не оказалось. Месячная суетня не только не принесла мировому судье лавров, а наоборот, он даже получил нагоняй.
Недавняя поездка Двинского в Кандалакшу, его попытка сколотить артель из поморок Сумского Посада подтверждали предположение, что слова о Речном в письме относились именно к Двинскому.
Вот почему утром, когда Александр Александрович работал над прокламацией, стараясь отточить каждую фразу, к нему вновь явился урядник, сообщивший, что его приказано доставить к мировому.
На этот раз мировой судья не поленился надеть форменную тужурку и крахмальный воротничок. Стулья перед столом были убраны, и потому Двинскому пришлось стоять.
— От кого вы достали невод? — спросил чиновник.
— Я обязан ответить на ваш вопрос лишь в том случае, если кто-нибудь подал вам заявление, обвиняя меня в краже снасти. Такого заявления у вас нет.
Мировой не ожидал подобного ответа и машинально открыл заведенное на Двинского дело, где была подшита записка Александра Ивановича. Двинской сразу узнал характерный почерк скупщика. «Как бы прочесть записку?» — подумал он.
— У меня есть документ, что невод добыт вами от Авдотьи Лукьяновой…
— Видимо, вы не все слова разобрали, господин мировой судья, — весело расхохотался Двинской. — А это что написано? Разве не ясно?
И, обойдя стол, он стал рядом с креслом, в котором сидел мировой. Двинской вслух неторопливо прочитал записку от начала до конца.
— Я, кажется, грамотный! — озадаченно развел руками мировой. — Что же нового вы мне открыли?
Не отвечая ему, Двинской взял со стола листок бумаги и стал что-то писать.
— Вы что пишете? — раздраженно крикнул чиновник.
— Сейчас кончу, — спокойно ответил Двинской и, дописав, положил бумагу в карман. — Я записал от слова до слова текст этого документа…
— Зачем?
— Разве вам не понятно, господин горист, что он секретный? Теперь Александр Иванович будет иметь к вам основательные претензии… А ведь он приятель губернатора…
Мировой судья оторопело взглянул на Двинского.
— Опять опростоволосился! — свистящим шепотом пробормотал он, зачем-то прикрывая обложкой подшитые бумажки.
— Возможно, — любезно согласился Двинской. — Конечно, вам не к лицу так опростоволоситься… А вообще: почему бы вам не позабыть о Двинском?