Беломорье
Шрифт:
Двинской добрался до Яшкиной избы. Настала пора собираться в путь.
Савелий Михеич принес гостинцы. В берестяном небольшом пестере были сложены вареные яйца, туесок с топленым маслом и еще теплая сдоба.
— На дорожку, а что останется — твоей хозяюшке…
По пути заехали к Туликову, и вскоре втроем — Яшка за ямщика, а Двинской и Туляков как седоки — выехали на зимник. Летом сюда дороги не было. Добраться до Поморья можно было с превеликим трудом лишь по тропинкам, обходя озерки и переправляясь через речушки…
Из лесной избушки выехали нарочно попозже, чтобы в Кандалакшу попасть в потемках. Подъезжая к ней, сняли с дуг колокольцы, со звоном обычно ездило одно начальство, и не было смысла попусту полошить людей.
Бушевавшая весь день метель стихла. Бесшумно падал снежок. Не слышалось даже лая собак, обычных предвестников жилья. Полное безмолвие царило в Кандалакше.
Решили остановиться в доме Помориных, где хранился невод. Хозяйки не оказалось дома, и младший сынишка, Ванька, опрометью бросился разыскивать мать. Туляков сразу же куда-то ушел, а Двинской отправился в ямскую предупредить, что утром потребуется подвода.
В душной избе, пропахшей потом и кислятиной овчин, широко расставив колени, похрапывал на лавке дежурный ямщик. Пришлось ею разбудить. Зевая, ямщик нырнул в сени, и вскоре появился длинный, как жердь, помор, который отрекомендовался станционным смотрителем. Документ на право пользования станционными лошадьми был в исправности, и так как Двинской не мог толком пояснить, у кого он ночует, было решено, что подвода будет ждать у ямской избы.
— Крестной! Тятька просит в склянку керосинцу налить, — раздался за спиной Двинского голос подростка. — Вот те крест святой, отдадим, а то рыбаки собравшись, а коптилка аккурат вся выгорела… Ой, дяденька, назад обернулся! — обрадованно выкрикнул парнишка.
Это был Алешка, прибежавший из другой половины избы. Забыв, ради чего он пришел, паренек тотчас убежал назад.
Через минуту в дверях показался Терентий.
— Вот, Лександра, какое дело, — поздоровавшись, сказал он, — велит окаянный пузан ловить в проливах! А что там добудешь?.. — Терентий понурился. — Как ни кинь, все клин. Что делать — ума не приложу! — Он досадливо выругался и, не дождавшись ответа, вышел из ямской.
— Дяденька, Лександр Лександрыч, помоги тятьке! Сам не свой стал… Мамка все плачет: свихнется тятька… Что мы тогда делать будем? — зашептал Алешка.
— Пойдем на улицу.
Они вышли из сеней.
— Отзови тятьку от людей и скажи ему, пусть пойдет с тобой к учителю. Там ссыльный Туляков из Корелы. Может, он что и посоветует тятьке… Только никто об этом не должен знать.
Вскоре Терентий с Алешкой торопливо направились вниз к берегу, где виднелось приземистое здание школы.
Двинской прошелся по селению. Около домов бесшумно сновали люди. Встречаясь с Двинским, они молча здоровались, старики снимали широченные шапки, парни только кивали головами. Так, ни с кем не обмолвившись словом, хотя встретился десяток людей, Двинской добрался до избы Помориных. По случаю приезда гостя хозяйка прочищала стекло большой лампы.
Как и следовало ожидать, вскоре появились юные друзья: Алешка, Колька и Дручин. Яшка ушел промышлять какую-то «удачу», не было до позднего часа и Тулякова. От пареньков Двинской узнал, что Трифон завтра утром везет свой невод к проливам, и потому к Терентию собрались рыбаки, решая — в который раз! — что же им делать?
Алешка, принятый Трифоном в артель, был на положении настоящего рыбака, самодурство хозяина касалось и его интересов. Подражая отцу, он яростно чесал всей пятерней голову и нет-нет да и бранился.
— Тятька совсем замучился, Лександра Лександрыч, из-за твоего невода. То ладит у тебя просить его обратно, то открещивается, словно черт от ладана… Бегал он к батюшке: «Может ли Трифон семью из дома выгнать?», а батюшка, поди знай, что у него на уме, говорит: «Может, раз дом на него будет отписан». Не от кого узнать; учитель, и тот не знает…
— Будет дом с аукциона продан, так, значит, и хозяином станет тот, кто его купит, — сумрачно ответил Двинской…
Туляков вернулся глубоко за полночь. В доме все, кроме Двинского, спали.
— Ну, надо уезжать, — вполголоса проговорил Туляков. — Чуть-чуть учителя не подвел. Видимо, кто-то заметил, что к нему зашел незнакомый. Только я уселся, как стук в дверь — поп пожаловал! Пришлось мне быстренько одеться да в сени, да в кладовушку. А пои едва ли не два часа сидел. Как учителю выгнать своего заведующего школой? Кашляни я ненароком, и было бы учителю плохо… И вообще, многое бы нарушилось! Шел сюда и радовался, что живу под наблюдением Савелия Михеича, он ведь не только староста, но и мой «надзиратель».
Туляков заглянул в окно:
— Можно говорить вполголоса. С улицы сквозь двойные рамы не услышат. Думаю, Двинской, что мы больше не встретимся. К этому дело клонится. Хорошо сделал, что приехал, еще лучше, если бы вовремя послушался совета Нины Кирилловны. Пожалуй, теперь не мытарился бы с неводом. Поди, и денег не хватит обратно довезти?
— В Кеми у приятеля перехвачу, так хватит.
— Вот то-то и есть. Так слушай же. Отправлять письмо с тобой опасно: тебя в любом селении обыскать могут. Я только что послал письмо в Сороку, на лесозавод. Рекомендую привлечь тебя к работе в организации. Наши товарищи введут тебя в курс дела. Через ххолгода кончится твой срок.
Мой совет — оставайся в Поморье. Здесь ты полезнее будешь. Развернутся крупные события, а дело к этому идет, и понадобишься ты здесь, что называется, до зарезу! Что скажешь на это?
Туляков не спускал глаз с Двинского — в такие минуты не раздумывают долго.
— Считаешь, что я здесь нужен, значит, другого выбора для меня нет.
Туляков порывисто обнял Двинского и, не говоря ни слова, вдруг крепко хлопнул его но спине.
Спать не хотелось обоим, и их тихий шепот до утра не умолкал в небольшой избенке.