Бельский: Опричник

Ананьев Геннадий Андреевич

— А что со мной? — робко спросил глава Казенного двора. — Нельзя же, чтобы по доброй воле я…

— Не трусь. Годуновы отцарствовали. Это говорю я, атаман Корела! Их песня спета!

В задачу Корелы не входил, согласно договоренности, захват Кремля и арест Федора со всеми родственниками и клевретами [32] . Его место на Казенном дворе в готовности прийти на помощь толпе, которая, как Бельский со товарищи уверяли его, непременно пойдет на штурм Кремля. А если будут иные распоряжения, исполнять их быстро и решительно.

32

Клеврет—

приспешник, приверженец, не брезгующий ничем, чтобы угодить своему покровителю.

А из Фроловских ворот выходили уже, едва волоча опухшие донельзя ноги в тяжелых кандалах, звякая ими при каждом шаге, освобожденные из застенков. Площадь моментально притихла. Пушкин прекратил читать о тех благах, какие посыплются на Русь (он делал это уже третий раз по просьбе толпы) из щедрых рук царя Дмитрия Ивановича, и только кандальное позвякивание нарушало тишину.

Вот поднялся на Лобное место первый посланный с воззванием к москвичам дворянин. Ему, первому, досталось больше всех. Истерзан. Изможден. С трудом поднял руки, окованные тяжелой цепью. Растопырил распухшие пальцы, лишенные всех ногтей.

— Глядите, люди добрые! Что творится в застенках Федора Годунова! Лучше ли он отца своего?! Не кровожадней ли?!

Площадь взвилась многоголосо:

— Долой Федора!

— Долой всех Годуновых!

Прорвался все же воевода выборных дворян на Думу. Тихо и мирно здесь. Глаголят размеренно, вовсе не тревожно.

— Да как вы можете?! Красная площадь битком! Призывы штурмовать Кремль и свергнуть государя нашего Федора Борисовича!

Федор Годунов не побледнел. Срывающимся от волнения и страха голосом велел своим советникам:

— Пойдите, успокойте.

Поднялись Мстиславский, Шуйский и Бельский, размеренным шагом направили свои стопы к Фроловским воротам и еще на подходе к ним услышали, как бурлит народ на площади.

К Бельскому подошел казак — посланец Корелы.

— Мы в Казенном дворе.

— Передай атаману, чтобы за Федором имел неотступно свое око. Как только народ ворвется в Кремль, пусть возьмет его под свою охрану. Не дай Бог разойдется толпа, не удержится от самосуда. Такого нельзя допустить. Так и передай.

— Понял. Передам.

Толпа расступилась перед князьями и окольничим точно так же, как малое время назад перед кандальниками. Тихо-тихо. Только удары молотка по зубилу, сбивавшему кандалы с очередного узника, рвали эту тишину, заставляя вздрагивать сердца.

Терпеливо ждала площадь, что скажут сановники, так много потерпевшие от Бориса Годунова. Молодой князь Федор Мстиславский лишился отца, оружничий Бельский претерпел самый великий позор, оставшись вовсе без бороды. Отросла она, почти как прежняя, но разве он может выкинуть из сердца неуемную обиду?

Так что же они скажут?!

Опередив своих спутников-князей, Богдан первым поднялся на Лобное место. Заговорил предельно громко:

— Нас послал Федор Годунов успокоить вас. Напомнить вам о крестоцеловании ему и матери его. Я не присягал им. Я присягал сыну Ивана Грозного царю Дмитрию Ивановичу. Присягал без всякого сомнения, ибо я тот, кто опекал его с самого детства. — Богдан набрал полную грудь воздуха и заговорил

еще громче: — Я клянусь своей честью, клянусь честью своих родителей, честью славного рода князей Бельских, клянусь здоровьем своих детей, что все, о чем вы сейчас услышите — сущая правда. Вы знаете: по духовной царя Ивана мне определено было опекунствовать над малолетним царевичем Дмитрием. Зная коварный нрав Бориса Годунова и его устремления захватить престол, я подменил царевича Дмитрия. С согласия его матери, царицы Марии, ее отца, Федора Федоровича Нагого и ее брата Афанасия. Больше никто не был посвящен в эту великую тайну, кроме одного доверенного, кому было поручено осуществить подмену. Его, к сожалению, нет в живых. Вот и вышло, что Годунов зарезал не царевича, а подмененного юнца, а царевича Дмитрия я продолжал опекать, всячески поддерживаю его и сейчас. Сегодня законный по роду своему наследник престола Великой Руси приближается к Москве, и дело чести каждого москвича содействовать торжеству закона и справедливости!

— На Кремль! — пронесся над площадью одинокий истошный крик, и тут же многоголосье подхватило его:

— На Кремль!

Оружничий поднял руку, и народ на Красной площади постепенно утихомирился. Тогда Бельский вновь заговорил:

— Что мы ответим царю нашему батюшке на ласковое его слово к нам? Дадим ли клятву присягнуть ему?

— Дадим!

— Кому вы доверите готовить ответ и передать его государю?

— Тебе, окольничий. Правь нами, пока не въедет в Москву государь Дмитрий Иванович, — послышались голоса в разных концах Красной площади, и Богдан спросил:

— Все ли так мыслите?

— Все! Правь нами!

— Строптивых бояр согнем в дугу!

Как переменчива толпа! После смерти Грозного они со злобными лицами требовали немедленной его смерти, теперь вот вручают бразды правления всей страной. Временно, но все же…

Впрочем, всё это заслуженно.

— Если так, внимайте моему слову. Крови не лить! Судить, миловать или казнить — право государя. Не станем покушаться на его права. Даете слово?

— Даем.

Ничего не сказал, можно или нельзя разорять дворы Годуновых, коих на Москве скопилось изрядно. Ничего не сказал и об иноземных докторах, которых так пестовал Борис за умение изготавливать, как считали москвичи, яды для неугодных — те чванились царской милостью, еще больше вызывая всеобщую ненависть: купцов, дворян, бояр, особенно же русских лекарей, не менее иностранцев знающих свое дело, умеющих и лечить, и зелье готовить. Он точно знал, кто и куда поведет толпы москвичей, ибо он со своими сторонниками еще несколько дней назад определил, кого следует знатно наказать. На себя он брал Семена Годунова и лекаря Габриэля. Он на том тайном совете так и сказал:

— Мои слуги возбудят против них часть толпы и поведут за собой. Габриэль, конечно, достоин смерти, но давайте поклянемся, что примем все меры, чтобы кровь не пролилась.

— Но разве Семен Годунов не достоин прилюдной казни?!

— Достоин. Но пусть и его судьбу решит Дмитрий Иванович.

Не все тогда согласились на бескровье, у иных чесались руки, но большинство приняло сторону Бельского и пообещало своих слуг строго предупредить, чтобы не озоровали, слишком распоясавшись. Именно потому так уверенно говорил Бельский о бескровности при наказании ненавистных Годуновых.