Бельский: Опричник
Шрифт:
Успокоившись, наконец, засияла счастьем. Будто вернулись те прежние безоблачные дни, когда был жив ее муж Иван Васильевич, и вместе они нежили своего ребенка, лаская его, одновременно забавляя и его и себя.
— Господи! — с нескрываемой радостью воскликнула Мария-Марфа. — Как отблагодарить мне тебя?!
— Я тоже возношу Господу благодарственные молитвы ежедневно за чудесное спасение от смерти его промыслом. — Да. Промысел Божий, это верно. Но твой ангел-спаситель Богдан Яковлевич. — Она отстранилась от сына и, сделав несколько шагов к стоявшему среди бояр Бельскому, низко ему поклонилась. — Моя вечная тебе благодарность, Богдан Яковлевич. Молю тебя, оставайся с сыном моим и дальше. Опекай его.
Бельский хотел сказать, что теперь это зависит не от него одного, но в этот момент подошел к ним Дмитрий и, подражая матери, поклонился своему великому оружничему, своему холопу.
Богдан Бельский склонился в поясном поклоне, не сказав того, что так ему хотелось сказать.
Гулом восторга сопровождалась эта умильная сцена.
Подали великолепную колесницу с впряженной в нее тройкой белых в яблоках красавцев, Дмитрий Иванович помог матери удобно устроиться на мягком бархатном сиденье и, обнажив голову, пошагал рядом с колесницей.
Несколько верст государь и сопровождавшие его бояре и князья шли с непокрытыми головами, и только когда осталось совсем мало пути до Скородома, Дмитрий Иванович сел на коня и ускакал в Кремль, дабы принять вдовствующую царицу в тех самых палатах, где пролетели ее счастливые дни с мужем, где родился у них сын и наследник.
Дмитрий намеревался оставить мать в тех палатах навсегда, но она воспротивилась.
— Я отдана Господу Богу.
— Насильно же.
— Какое это имеет теперь значение? Я инокиня Марфа, и мое место в монастыре, где я буду молить Всевышнего о твоем долгом и благополучном царствовании.
Никакие уговоры не действовали. Она согласилась пожить во дворце лишь до тех пор, пока не приготовят ей достойную царицы келью в Вознесенском девичьем монастыре.
И еще она не возразила против того, чтобы Русь присягала не только сыну, но и ей, как царице. Для Дмитрия Ивановича это было очень важно, тем более, что подобное не внове для Руси: целуя крест Борису Годунову, присягали и здравствующей царице. То же самое повторил и Федор Годунов — в первую очередь присягали его матери, вдове Марии Годуновой-Скуратовой, и лишь следом, как бы в пристяжку, ему — царю Федору.
Дмитрий Иванович собирался повторить опыт противников своих и был весьма рад, что мать не отказала.
Теперь можно назначить и день венчания на царство. Он угодил как раз на праздник бога Купалы. Случайно такое вышло или специально, Дмитрий никому не объяснил. Даже иезуитам. Русские люди, хотя уже почти поголовно крещенные, не забывали этого задорного праздника в честь бога земных плодов перед сбором хлебов. Непременно топились бани, затем всю ночь, особенно молодежь, водили хороводы на берегу речек, приносили как жертву доброму богу купальницу, но не менее привлекателен был для народа этот праздник тем, что в ту ночь не осуждались никакие вольности, и в прибрежных кустах до самого утра хихикали и взвизгивали уединившиеся парочки. Не были ревнивыми в ту ночь ни мужья, ни жены.
Москва загодя, как обычно, готовилась к этому озорному празднику, и вдруг — вся подготовка козе под хвост: венчание на царство. Выходит, забудь о Купале. Не поспешишь в Кремль по доброй воле поглазеть на венчание, принудят неволею: не быть же Кремлю в день столь величайшего события для державы полупустому.
А вечером и ночью? Бочки с медом хмельным, с брагою на всех, почитай, перекрестках, все трактиры и питейные монопольки открыты настежь, заходи, пей и закусывай безденежно, за счет царской казны — какая уж баня, какие хороводы на берегу Москвы-реки, Неглинки, Яузы, Сходни? Молодежь если только осмелится на это.
Ладно, махнули рукой на Купалу москвичи — не остатний год в жизни, а венчание на царство — красиво и важно. Да и на дармовщинку чего не погулять? Без недовольства заполнили Кремль до отказа. Радостно приветствовали они венчаемого на престол Дмитрия, желая ему многих лет жизни и спокойного царствования, но лишь до тех пор, пока вышедшего из храма помазанника Божьего, не успевшего сойти с паперти, встретил приветственной речью иезуит Николай Черниковский на языке латинском, лишь единицам россиян знакомом.
Иезуит что-то говорил, а площадь перед храмом словно сквозняком прореживалась: крестясь и отплевываясь многие москвичи покидали Кремль, а потом у бочек с хмельным медом и брагой, в трактирах и монопольках всю ночь напролет судачили, вовсе забыв про Купалу, о непонятной речи паписта. Безбоязненно (пьяному море по колено) выплескивали даже такие речи:
— Велел латинянин, должно быть, всю Россию в папистскую веру переманить! Губа не дура — эк какой лакомый кусок!
— А сам-то Дмитрий Иванович не папист ли случаем?
И тут вроде бы случайно оказавшийся попик со своим словом:
— Истине говорю вам: папист. Принял он католичество.
В ту ночь церковники, особенно приходские, по указке, конечно, архиерейского клира, так и сновали меж пирующими. Их понять можно: разве хочется терять духовную власть и необъятные доходы?
Многие москвичи в ту ночь и по своим убеждениям, и по слову священников позапирались в своих домах, отказавшись от щедрого царского угощения, и от хороводов на берегах речек, а молились неистово перед образами, что висят в красных углах каждого православного дома, моля Господа не позволить еретикам надругаться над верой праведной.
Но не только черные люди, купцы, ремесленники и гулящие поворотили носы от царя-батюшки, даже бояре глядели на Дмитрия Ивановича иначе. Хотя на пиру возносились велеречивые здравицы в его честь, искренности, какая была прежде, уже не было — лицемерие пролегло между царем и его боярско-княжеским окружением.
Дмитрий Иванович, однако же, не замечал ничего. Он упивался своим величием, самодержавной властью, а поляки с иезуитами все плотнее облепляли трон, и в Кремле начал праздновать победу новый уклад жизни: теперь слуги, одетые на польский манер, подавали к царскому столу даже телятину, заповедную для русского человека. Сам царь не ложился спать после обеда, как издревле веками делали все, от венценосцев до простолюдина.