Бельский: Опричник
Шрифт:
Когда же великий оружничий и главный воевода покинули дворец, Бельский спросил Басманова:
— Ну что, убедился? В когтях он у иезуитов и Мнишека.
— Вроде бы так, но он же во многом прав. Ратников русских он и в самом деле не обижает. А нравы его? Богу судить помазанника своего, а не нам.
— Я остаюсь при своем мнении.
— Я тоже при своем. И не осуждаю себя, что поддержал Дмитрия Ивановича.
— Что ж, завтра на суде послушаем.
Впрочем, если уж быть совершенно откровенным, Бельский мог предположить, что не просто так решился на суд государь, что есть у него для этого веские причины.
Впрочем, предполагать — одно, знать — совершенно другое, и Бельский без задержки пошагал в Сыск к тайному дьяку, чтобы спросить у него, знает ли он о том, кого государь намерен судить и что это за суд. Бельский твердо решил, если тайный дьяк знал и не оповестил сразу же, расстаться с ним немедленно и безоговорочно. Хватит терпеть двойный игры.
Переступившего порог тайной избы Бельского тайный дьяк встретил удивленно:
— Так скоро? Я только-только за тобой послал. Страшную весть только что получил, а что с ней делать, ума не приложу.
— Выкладывай.
— Сегодня в ночь возьмут под арест трех князей Шуйских: Василия и его братьев Дмитрия с Иваном за то, что подняли они на щит в свое время Борисом Годуновым объявленное — Дмитрий Иванович не Дмитрий, мол, Иванович, а самозванец. Купец Федор Конев об этом разглагольствовал в трактире. Его арестовали, хотели было пытать, но он без пытки признался, будто не свои слова говорит, а князя Василия Шуйского, а ему, дескать, видней. Он, мол, самолично хоронил Дмитрия Ивановича многие годы назад. Государь определил судить их собором, избранными людьми от всех сословий, даже от гулящих. Прежде такого не бывало — самодержец сам творил суд и расправу.
— Да, делишки. Оттого государь просил меня и Басманова посетить суд. Ну, еще что? Не одних же братьев Шуйских окуют?
— Вестимо, не одних. Стрелецкого голову Смирнова-Отрепьева — в Сибирь. Дворянина Петра Тургенева тоже вон из Москвы. Из людишек служилых прознал лишь о некоем Федорове. С ними без суда расправятся. Иноков Чудова монастыря почти всех по другим монастырям велено разослать.
— Еще есть что-либо припрятанное? Выкладывай начистоту.
— Иезуиты добились согласия на постройку храма для папистов-наемников и тех, что у руки государя в самом Кремле. Им, видите ли, далеко на богомолье ездить в Немецкую слободу.
— Ведаю.
— А еще они убедили Дмитрия Ивановича поставить новую церковь, но не для службы в ней, а для потех.
— Не может быть! — вырвалось невольно у Богдана Бельского, но он тут же взял себя в руки.
— Все может быть, — буднично ответил оружничему тайный дьяк. — Все может быть.
Не думал даже великий оружничий, что государь велит именно ему возводить эту ледяную церковь, и он не найдет в себе силы отказаться от столь унизительного урока, понимая в то же время, как его послушность повлияет на отношение к нему не только духовенства, но и большинства москвичей. Да и не до подобных предположений было Бельскому, когда тайный дьяк заговорил о делах более важных:
— Дмитрий Иванович ведет переписку с Папой Римским. Через иезуитов. Обещал в последнем письме, которое удалось заполучить, обеспечить безопасный путь в Индию папским миссионерам. Через Россию они поедут. Ну это, как говорится, Бог с ним, а вот тут более серьезное: «Буду верным данному мною слову». Непонятно, какому слову? Неясно, что обещано?
«Выходит тайный договор есть. Если не письменный, то устный. И не только с Сигизмундом, но и с Папой Римским. Да, крепко завяз царь-батюшка».
Но эта мысль лишь для себя, а не для тайного дьяка. Ему же — поручение:
— Не худо бы среди иезуитов заиметь своего человека. С открытыми глазами куда как ладней станет упреждать их ходы.
— Я стараюсь. Пока впустую. Но Бог даст, придет удача. И вот еще из переписки, если тебе, великий оружничий, неведомо: государь Дмитрий Иванович уговаривает Папу Римского поднять все христианские страны на Турцию, но Папа Римский хитрит: Русь, дескать, пусть начнет, отвоюет Тавриду, отрубив таким образом одну руку у султана, вот тогда, мол, поднимутся все страны. Пока же на Швецию натравливает, помочь Сигизмунду вернуть шведский престол.
— Не дай Бог нам еще одной войны! — вновь не сдержался Бельский. — Крови и так пролито охапками. А голод скольких унес? Нет-нет.
— Ну, это уж вам с Басмановым передергивать государю удила. Мое дело дать тебе, великий оружничий, знать, что от тебя сокрыто.
«Вот бестия! Все знает. Знает, что не ладятся у меня и Басманова отношения с царем. Ну, да ладно. Бог с ним. Пусть знает».
До вечера Богдан повстречался с Петром Басмановым и рассказал, каким судом намерен Дмитрий Иванович судить князей Шуйских.
— Стало быть, казнь определена. Сам-то он обет дал не лить крови, а тут — чужими руками. Хитер! Ох, хитер!
— Иезуиты, должно быть, насоветовали. Или секретари тайные Ян и Станислав Бучинские.
Предположение воеводы Басманова оправдалось. Собор был избран так ловко, что никого, кто бы уважал Шуйских, в нем не оказалось.
Первое решение собора — пытать Василия Шуйского, дознаваясь, не имел ли он сообщников из князей, бояр и дворян. Князя Василия Шуйского увели часа на два. Вернули избитого, со следами прижигания на лице, в изодранных одеждах, но гордого от своего подвига: стоял на своем, превозмогая боль:
— Я лично хоронил отрока Дмитрия Ивановича. Я говорил это прежде еще под присягой, повторю это еще и еще. Мне не нужны сообщники.
На суде же он продолжал настаивать, что у покойного не было на лице никаких бородавок.
Ведущий собор соглашался с доводами Василия Шуйского:
— Верно. Не было. Не мог же присутствующий здесь великий оружничий найти мальчика с такими же бородавками, как у Дмитрия Ивановича. Вот их и не было. Мать же, царица Мария, по бородавкам сразу же признала сына.