Бельский: Опричник
Шрифт:
Следом за подводами подвели ослицу под мягким седлом. Попона — белая, расшитая Жемчуговыми крестами. Над головой не султан, а сверкающий самоцветами крест.
Толпа замерла в ожидании самого торжественного момента — выноса иконы Донской Божьей Матери. Некоторые мужи загодя сняли головные уборы, а жены принялись потуже подвязывать косынки и яркие цветастые платы.
А из храма продолжало доноситься пение псалмов.
Но вот последняя славица Господу, и по ступеням паперти начали спускаться по трое в ряд благообразные юноши с большущими восковыми свечами в руках. Повозки с краеугольными плитами тронулись тихим шагом, юноши пристроились к ним, а из храма уже выходили священники с высокими хоругвиями, с кадильницами, с иконами, а за ними высший
— Благословляю вас, рабы Божьи, с победой над агарянами.
Ослицу повел за узду боярин, а царь Федор Иванович держал одной рукою длинный повод недоуздка, справа же от государя величаво вышагивал Годунов, великий боярин, весь в бархате, шитом жемчугом и самоцветами, с массивными перстнями на пухлых пальцах.
Замыкали крестный ход настоятели приходских церквей с крестами и иконами, вместе с которыми шли еще и более низкие чины Государева Двора.
Медленно двигалась величавая процессия среди молитвенно крестившихся горожан, которых время от времени митрополит благословлял, поздравляя с великой победой. Лишь через несколько часов повозки остановились, каждая в определенном ей месте. Землемеры и зодчие уже распланировали все, а землекопы вырыли углубления для краеугольных камней.
Их укладывали поочередно, сам митрополит окроплял их святой водой и возносил хвалу Господу, прося его благословить строительство обителей, а когда все закончилось, крестный ход проследовал в прежнем порядке до Успенского собора, где начался торжественный молебен во славу победы над магометанами-разбойниками.
Такие же службы справлялись во всех приходских церквах Москвы.
Но время для Господа Бога, время и для веселья души: по воле царя Федора Ивановича и великого боярина Бориса Федоровича Годунова на площадях Москвы, во всех торговых рядах были выставлены бочки с хмельной брагой, вынесены яства, а всем питейным заведениям, называемым в народе монопольками, независимо от национальности хозяина, всем харчевням и трактирам велено было кормить и поить желающих безденежно. Загудела Москва, зашлась в хмельной радости.
В Кремле тоже пир. Царский. Званый. По правую руку от царя — Борис, по левую — не главный воевода всей сражавшейся рати князь Федор Иванович Мстиславский, как бы надлежало быть, но назначенный Военной думой на возможную оборону царского дворца князь Иван Михайлович Глинский, кому в сече не удалось ударить палец о палец. И только справа от Годунова сидел князь Мстиславский, за которым размещалась вся остальная Воинская дума. Первые, вторые и третьи воеводы полков восседали на местах согласно с родовой честью.
Все ждали ласкового слова Федора Ивановича, ждали его милостей. Вот он поднял руку с кубком фряжского вина.
— Я, с благословения Господа Бога нашего, доверил великому боярину Борису Годунову заступить путь ворогам, и он оправдал царское доверие. Дарую ему русскую шубу со своего плеча с золотыми пуговицами (тут же слуги внесли шубу и накинули ее на плечи Борису), цепь свою золотую царскую, кубок Мамаев, славную добычу Куликовой битвы (слуги поставили поднос с дарами на край стола перед лицом Годунова), дарую в наследованное владение три города на Волге-реке и титул ближнего слуги.
Вот это — щедрость. Один приклад к шубе, хотя самой ей не менее тысячи рублей, чего стоит! Земли. Деньги. А ближний слуга?! Титул этот имели лишь князь Семеон Ряполовский, спасший
По грандиозности и значению те победы не сравнимы с нынешней битвой, да и ковали получившие заслуженные титулы победы своими руками, а не чужими, как Борис Годунов.
Ну, да простит Господь Бог заблуждение царское, если, к тому же, остальным тоже достанутся почести по их заслугам.
Увы, следующие слова царя Федора Ивановича разочаровали всех.
— Первый воевода Большого полка достоин самого серьезного наказания за неуважение великого боярина. Он не исполнил его приказа, проявив непослушание, а когда отписал мне причину, отчего не стал преследовать крымцев, не упомянул даже имени великого боярина, поименовав по титулам только меня. Иль не известно было ему, что я взвалил на плечи кравчего все заботы борьбы с Казы-Гиреем? Но сегодня я не стану никого наказывать, а вручу князю Мстиславскому, как и всем членам Воинской думы медали — золотые португальские монеты (тут же слуги поднесли португалки на подносах), первым воеводам полков — карабельники, вторым и третьим — червонцы венгерские.
Вот и вся милость. Швырнуть бы позорную награду в лицо Годунова, ибо по его слову такая вот милость, но он прикрыт царем Федором Ивановичем, а против помазанника Божьего, против самодержца разве скажешь поперек хотя бы одно слово?
Каждый, сидевший за столом, произносил монолог только мысленно.
После пира к Богдану подошел, улучив момент, князь Мстиславский. Спросил с усмешкой, в которой чувствовалось оскорбленное достоинство:
— Не вытошнит ли Годунова от всех царевых милостей?
Бельский пожал плечами. Зачем говорить слово сыну, который, несмотря на то, что Годунов насильно постриг отца в монахи, не отказался быть первым боярином в Думе и, как считал Богдан, вполне подобострастен в отношениях с правителем.
«Не все, выходит, однозначно», — оценил вопрос Мстиславского Бельский, но все же не поддержал беседы. Князь Мстиславский, однако, не успокоился:
— Ты, как оружничий, сможешь донести на меня, но я все равно скажу свое мнение: успех сражения предопределил ты, настояв собрать полки под Москвой и укрыться за китаями, а не за городскими стенами. Довольно сил приложил и я, чтобы твой план осуществить, хотя далось мне это не так уж легко. А Годунов спрятался в монастыре, изъяв из рати две тысячи лучших мечебитцев. Пусти он их в сечу на исходе дня вслед за подмогой добровольцев, тогда бы Казы-Гирей был разбит и бежал бы в панике. Вот тогда можно было бы и преследовать. Я лично просил Годунова пустить в бой свою охрану, которую он хитро поименовал резервом, но он не дал. А потом, когда крымцы снялись, велел преследовать. Рать не разбита, она не в панике, она может так огрызнуться, что ноги не унесешь, а ему наплевать на все. Вот за все это наплевательство он и огреб столько милостей! Пруд ими пруди. Но, думаю, куда ему столько добра, хворому изрядно. В могилу не унесет!
— Слова и поступки государя нам, холопам его, неподсудны, — смиренно ответил Богдан, а сам определил: «Вот товарищ в борьбе с Годуновым».
— Ну-ну, — хмыкнул князь Мстиславский, и Бельский еще более убедился, что князь вполне может стать добрым товарищем. Протянув ему руку, заверил:
— Настанет скорое время, когда мы сможем смело друг другу смотреть в глаза.
Не оговорился в порыве признательности о скором времени. Слова Мстиславского о том, что Годунов серьезно болен, осенили его. Он, как оружничий, уже разобрался в делах Аптекарского приказа. Выслав из Руси Иоганна Эйлофа, но оставив сына Конрада в заложниках, который тоже был весьма сведущ в делах лечебных, Годунов все же не посмел обращаться по врачебным делам к заложнику, а вручил судьбу своего здоровья аптекарю Габриэлю, имевшему докторский диплом, но более искусного в составлении зелья, нежели врачевания. Но пока никого лучше Годунов не подыскал, смирился с тем, что есть. Тем не менее, думая о будущем, принял меры для приобретения хорошего врачевателя.