Бельский: Опричник
Шрифт:
— Да, святой отец.
— Выйди, — повелел старец послушнику Григорию, который смиренно склонивши голову, стоял под образами, прервав при появлении гостя молитву. — Оставь нас одних.
Когда послушник исполнил волю наставника своего, тот спросил, не таясь:
— Что стряслось?
— Пока не стряслось. Но злодейство грядет.
И Богдан начал пересказывать старцу все, о чем узнал у тайного дьяка, когда же излил душу, сказал откровенно:
— Пришел послушать твоего мудрого совета. Как ты скажешь, так и поступлю. Мои мысли раскорячились.
— Не мудрено.
Он долго молчал, опустив седую голову, словно не в силах держать ее прямо, наконец, вздохнувши, заговорил:
— Свою духовную исповедь я окончу через несколько дней, и тогда Господь возьмет мою грешную душу к себе на суд праведный. Без меня Григорию здесь делать нечего. Придется увезти его отсюда от греха подальше.
— Ты дал ему понять, кто он есть?
— Пока только наставлял и учил, более ведя речи о роде Владимировичей, что его весьма удивляло. Я же отвечал односложно: тебе это знать необходимо. Для тебя эти знания очень важны. Придет время, поймешь все. До твоего, оружничий, слова я не решался сделать окончательного шага. Сегодня его сделаю.
— Предупреди, что после твоей кончины его ждет Иосифо-Волоколамский монастырь. На какое-то время. Пусть выходит как паломник. Один. Вроде бы по обету. Об остальном я позабочусь. На меня ему укажи. Разрешение у настоятеля на паломничество испроси ты самолично. Найди нужное для этого слово. А теперь благослови меня, святой отец.
Старец трижды осенил гостя крестным знаменем, повторяя при этом:
— Благословляю все твои благородные дела и помыслы. Да прибудет с тобой Господь Бог наш милостивый.
Не вдруг после ухода посетителя старец Дионисий заговорил с послушником Григорием, все не находя нужного подхода, чтобы не в лоб, но совершенно ясно дать понять, кто он есть на самом деле. И лишь когда ночь начала заползать в келью, предложил:
— Давай помолимся Господу Богу нашему перед тем, как поведаю я тебе великую тайну.
Едва не вырвалось у послушника: «Какую?», но смирение одержало верх. Он опустился на колени рядом с наставником своим перед образами и, успокаивая возникшее от обещания старца открыть ему какую-то тайну волнение души, зашептал истово псалом Давидов:
— Храни меня, Боже, ибо я на тебя уповаю…
Молились долго, а разговор после нее произошел короткий.
— В Угличе, изведал я, в скором времени свершится злодеяние: будет либо отравлен, либо заколот ровесник твой царевич, Дмитрий Иванович. Но убийцы, беря страшный грех на души свои, не предполагают зряшность злодейства своего: царевич Дмитрий останется живым и здоровым.
— Каким образом?
— По воле Господа нашего Иисуса Христа.
— Но если человек убит, значит — убит. Не воскресишь мертвого, кроме как через чудо.
Старец, пропустив мимо ушей изречение послушника, продолжил, перекрестившись:
— У истинного царевича есть нательный крест не с образом распятого Христа, а с образом Девы Марии с младенцем на руках. Она очень похожа на мать царевича, ныне вдовствующую царицу.
Послушника словно огрели обухом по голове. В глазах затуманилось, сердце замерло, сжавшись, затем зашлось в бешеной скачке, готовое вырваться из груди: сколько раз он разглядывал золотой нательный крест, врученный ему настоятелем Иосифо-Волоколамского монастыря, с непонятной фразой: «По праву твой. Гляди не утеряй». И фраза настоятеля удивила тогда его, и то, что сработан он не по канону, но так искусно, что глаз не оторвешь. Иногда у него даже возникал вопрос, отчего такой дорогой крест принадлежит ему по праву? Родители — не из богатеев. Они не могли себе позволить заказать крест не канонический, за что истребовали бы с них великую сумму. Да и вообще, не имея власти, трудно найти золотых дел мастера, который бы согласился на кощунство даже за приличное вознаграждение. Правда, в последнее время родители жили в полном достатке, но крест-то приобретается для младенца сразу же, как приобщат его к Святому Духу через купель иорданскую.
«Вот она — разгадка! Я — царевич! О! Господи!»
Старец тем временем продолжал:
— Но знать об этом дано лишь Господу Богу нашему, люди же грешные до поры до времени должны оставаться в полном неведении.
Вот тебе раз?! Зная, не знать!
— Мое тебе последнее слово: не выпускай пара изо рта, оставь при себе эту великую тайну. Поступай же так: проводи меня в последний путь и покинь монастырь, объявив настоятелю, что принял на себя обет посетить несколько монастырей, моля Господа, дабы принял он в рай мою душу грешную. Настоятеля еще при жизни я оповещу о твоем обете. Он не станет возражать. Первые шаги твои — в Иосифо-Волоколамский монастырь, где ты уже послушничал. Покидай Чудов монастырь без страха за свой завтрашний день, однако, не делая опрометчивого шага. Слушай во всем оружничего Богдана Бельского. Без его ведома ничего не предпринимай. Самовольство для тебя гибельно. И еще раз заклинаю тебя, ни с кем, кроме Богдана Бельского, ни слова ни при каких обстоятельствах. Твой ангел хранитель — Богдан Яковлевич. Все. Я утомился. Помолись на сон грядущий один.
Какая молитва?! Какой сон?! Хотя и бил он истово поклоны, что-то машинально шепча, но мысли его были ой как далеки от Бога; хотя он лег в конце концов на жесткую свою постель и даже смежил глаза, притворившись уснувшим, сам же витал в неведомом будущем, тревожно пугающем, но сладостном.
Беспокоился послушник и о том, как узнает оружничий Бельский о его выходе из Чудова монастыря. Подумывал даже, не взять ли с собой, уговорив на паломничество (одному-то страшновато), пару спутников-чернецов, но боялся, не нарушит ли он этим строгий завет наставника — не самовольством ли это станет?
Не мог даже подумать Дмитрий Иванович, пока еще послушник Чудова монастыря, что и оружничий озабочен этим же. Если бы открытое сопровождение, тогда проще-простого, но как лучше повести дело, чтобы проследить выхода царевича из Чудова монастыря, не намозолив никому глаза, а затем взять его под тайную охрану. Он уже не единожды разговаривал со своим воеводой Хлопком, пока, однако, оба они не определили верного, по их мнению, хода. Ищущий всегда найдет. Появилось у них вполне приемлемое: двух своих доверенных Хлопко переодевает в монашеские одежды, и они, встретившись будто бы случайно с послушником, доведут его до Иосифо-Волоколамского монастыря. Сам Хлопко станет сопровождать царевича поодаль, но в постоянной связи с приставами-лжемонахами.
Грешно желать скорейшей смерти человеку вообще, а сделавшему так много доброго тем более, но Бельскому хотелось управиться с отправкой в Волоколамск послушника еще до охоты — время однако шло, Борис Годунов уже поднялся с одра, подготовка к выезду шла полным ходом, а старец все еще, питая тело только сочивом, то лежал в полном бессилии, то вновь садился за свое духовное завещание потомству. Видимо, никак не мог поставить точку.
Вот уже объявлен выезд. Завтра после заутрени. Бельскому остается одно — полностью положиться на Хлопка, обговорив с ним все самые невероятные на первый взгляд события.