Белый Бурхан
Шрифт:
Слова выпали машинально, без всякого умственного или волевого усилия и почему-то на этот раз испугали иерея:
— Я на минуточку, я сейчас уйду…
Ему отозвался знакомый голос Дельмека:
— Это арака, поп. Она чистая. Пей.
— Дельмек?!
— Да, это я, поп. Выпей араку, она согреет тебя, и ты не будешь болеть. Я сам наполнил чашку из тажуура.
Отказаться было невозможно. Священник принял чашку, всплеснув часть содержимого в огонь (руки плохо слушались), отпил глоток, с трудом проглотил обжигающую горло жидкость, повторил глоток и уже с меньшим отвращением
— А сивуха-то — неплоха! А?
— Да-да, — охотно отозвался Дельмек, — греет сразу… Начало клонить в сон, но отец Лаврентий сделал над собой усилие и встряхнулся. Все как-то переменилось: и пламя костра стало добрее и уютнее; и люди, сидящие возле него, уже не походили на чуждых и непонятных; и Дельмек, недавний глухой супротивник, с дымящейся трубкой во рту, не казался упрямым и тупым, как прежде.
— Ну, как живешь, Дельмек? — спросил иерей без всякого интереса. — Ты ловко стал говорить по-русски.
— Хорошо живу, поп. Доктор не ругает, хозяйка не ругает, ты тоже больше не приходишь меня ругать… Хорошо теперь живу!
— Весной опять уйдешь в свои горы? Ты же только зиму перебыть к доктору пришел!
Дельмек смущенно отвел глаза:
— Нет, поп. В горы я больше не пойду. Тут жить буду… Грамоту учу, буквы… Научиться надо!
Это для иерея была уже новость! Кто же его учит русской грамоте? Уж не сам ли доктор решил расширить сферы своей культуртрегерской деятельности? Модная в свое время тактика «малых дел»? М-м… Как говорится, чем бы дитя ни тешилось…
— Принял бы крещение, отправил бы тебя в настоящую школу! — упрекнул Дельмека иерей.
— Я и с косичкой уже все буки знаю! И веди и глаголь!
— Там бы из тебя толмача могли сделать, священника, как Чевалков… Служил бы государю, как сыр в масле катался!
— Нет-нет! — взмахнул Дельмек трубкой. — Твой бок Христ мне не нужен! У меня теперь свой хороший бок есть!
— Кто же? — нахмурился священник. — У вас этих богов, что мухоморов в лесу: Ульгень, Кудай, Алтай, Эрлик…
— Нет, у меня совсем новый бок! Хороший и сильный! Белый Бурхан!
— Кто?! — не то испугался, не то растерялся отец Лаврентий. — Разве он бог? Он такой же сатана, как твой Эрлик!
— Белый Бурхан — хороший бок, поп! — сказал Дельмек убежденно. — Самый честный и сильный!
Какую-то секунду иерей находился в трансе. Разговоры о Белом Бурхане и его друге хане Ойроте затихли еще осенью, перед первым снегом. Откуда же сызнова взялся этот тибетский дьявол?
— Разве он еще в горах?
— Весной воевать будет, — кивнул Дельмек, не вынимая трубки изо рта. Хан Ойрот уже собирает себе воинов… Шамбалу будем воевать у русских!
«Господи! — ужаснулся Широков. — Говорит как о деле решенном… Неспроста все затихло по осени!.. Надо кого-то гонцом в епархию посылать, а может, и самому ехать в великой срочности!»
На стук священника открыла жена Панфила Ольга. Изумленно охнула, сгребла в кулак батистовую кофточку на роскошной груди, взметнув черные дуги бровей на круглом, пылающем румянцем лице:
— Боже ж мой! Панфил!.. Я счас!..
«С греха плотского поднял, — злорадно отметил иерей, оценив растерянность и смущенье бабы по-своему. — Ишь, как взвинтилась, похотливая!»
Загребая ногами половики, прошел в прихожую, метнул руку в крестном знамении на медную иконку, ухмыльнулся: «На том и прижму вас, паскудники!»
Панфил вышел в нижнем белье, зевнул нахально:
— С какой такой докукой, батюшка?
— Прикрой срам! — прикрикнул поп. — Я тебе не твой брат-дыромолец, перед которым можно, как на ведьмином шабаше, голым плясать!
Панфил изумленно присел на скамью:
— Э-э… Лаяться-то, батюшка, зачем?
— Крестили в проруби своих?
— Была Иордань. По уставу. Откуда прознал-то?
Смел, дерзок, священнослужителя православного и в грош не ценит… Что случилось-то с ним, давно ли овцой блеял?
— Бурхан пришел!
Панфил вскочил. По его лицу пошли багровые пятна.
— К-когда? — спросил он, заикаясь. Чуть опомнился, заорал: — Ольга! Мчи за Капсимом! Вместе с дырявыми валенками тащи его сюда немедля!
Иерей рухнул на колени тяжело и гулко, ударил нежданным фальцетом в уши:
— Господи!! Праведный!! Милостивый!! Спаси нас, рабов твоих, червей вонючих, не достойных и имя твое поминать!.. — Покосился через плечо на Панфила — встал или не встал на колени. Встал, двумя перстами с большого разгона в лоб влепился. — Твои сыны во мраке неверия, господи! — И тотчас стремительно встал, уронил сокрушенно: — Не слышит нас господь… Глух…
Панфил судорожно рванул рубашку, посыпались мелкие белые пуговки, звеня, как бусы. Поднялся, шатаясь и мотая головой. Лик перекосился, глаза бегают, посиневшие губы трясутся. Хотел что-то спросить у священника, не смог — спазма сдавила горло.
— Требы-то хоть исполняли в должной строгости?
— П-п-поменяли… По «Листвянице» — шибко тяжелы! От своего ума поправили, от скудоумия… — Панфил развел руками. — Себя щадил, братьев и сестер по вере… Думал, как сподручнее и полегче Спаса обмануть… Господи! Грех-то какой…
Отец Лаврентий прикусил губу. Далась им, дуракам, эта рукотворная библия, переделанная из «Лествицы, возводящей к небесам»! Не для них ведь был писан тот труд монахом Синая! [159]
— Значит, в царство божие хотели на конях въехать, а не пешком прийти к престолу господню? — зло и с ненавистью спросил поп. — Себе — облегчение для греха, а господу труд тяжкий — разбирать оные? Срамцы! Нечестивцы! — Он пошел к выходу, снова зачерпнув домотканые половики ногами. — Анафема вам! Горите в срубах!
159
Священник имеет в виду сочинение игумена Синайского монастыря Иоанна Лествичника, жившего в VI веке. Оно состоит из 30 бесед о 30 различных степенях духовного восхождения к совершенству. Было известно как наставление для монахов. (Примечания автора.)