Белый Бурхан
Шрифт:
— Нету их, Аким. Ни Беловодии, ни Синегории.
— Как — нету?! — поднял тот изумленные глаза. — Люди-то их ищут! И деды наши искали, и прадеды!
— Зря искали.
Прав Капсим! Никто не наготовил для таких, как он, бедолаг, земель обетованных!
— Самим нам надо, Аким… Самим! Своимя руками.
Глава десятая
ПРОЩАЛЬНЫЙ ПЕРЕВАЛ
Натерпелись страхов Яшканчи и Сабалдай из-за песен Курагана, пока добрались до Кош-Агача! Ничто не действовало на кайчи: ни предупреждения Хертека, ни постоянные стычки с Хомушкой и Бабинасом,
Яшканчи знал, что надо сделать, но не решался высказать этого вслух. Решил посоветоваться с Хертеком или Доможаком, но те как сквозь землю провалились, оторвавшись от них на подходе к ярмарке. Вздохнув, Яшканчи подъехал вплотную к Курагану, шепнул:
— Твой топшур выдает всех нас. У него слишком громкий голос!
Кураган непонимающе посмотрел на друг отца:
— Я и хотел, чтобы у моего топшура был громкий голос! Зачем говорить шепотом?
— Твой топшур надо сломать! — сказал Яшканчи мрачно.
— Плохо говоришь, дядя Яшканчи, — смутился Кураган, — совсем плохо… Он хотел отвернуть коня в сторону, но Яшканчи не отпускал луку его седла. Я хочу поехать вперед, к отцу!
— Подожди. Твой топшур мешает нам всем! У него не только громкий голос, но и длинный язык…
Кураган вспыхнул и отвернулся. Он понял, что друг отца и сам отец боятся за него. Боятся Бабинаса, Хомушки, русских…
— Я не буду ломать свой топшур, дядя Яшканчи.
Яшканчи снял руку и послал коня плетью вперед.
Сабалдай стоял на берегу небольшого ручья, прикрытого прозрачным льдом, и с удивлением смотрел, как среди разноцветных камней шныряли юркие рыбешки.
— Пугать жалко, — сказал он виновато. — Лед тонкий, конь легко проломит его, а эти рыбы разбегутся…
Яшканчи покачал головой: вот и лучший его друг впал в детство… Рыб ему жалко пугать! А собственного сына ему не жалко?
— Скажи Курагану, чтобы он больше не пел своих песен. Это опасно… Я уже говорил ему, чтобы он сломал топшур. Обиделся на меня…
Сабалдай удивленно посмотрел на Яшканчи.
— Если птице завязать клюв, она умрет!
— Птица тоже не всегда поет…
А вечером, когда они зажгли свой последний костер, Яшканчи сам попросил Курагана спеть. Сабалдай покачал головой, он только что говорил с сыном, и тот обещал не снимать больше топшура с коня, пока они не вернутся домой.
Но Курагана просьба Яшканчи обрадовала: у него была готова новая песня, и ему не терпелось поделиться ею с другими.
Сабалдай понял Яшканчи, поник головой, спросил тихо:
— Ты хочешь сделать моему сыну больно?
— Я хочу спасти его от тюрьмы! — так же тихо отозвался Яшканчи, отвернувшись от огня, чтобы старый друг не заметил, как налились влагой его глаза. — Я хочу, чтобы мы все вернулись домой…
Тихо вздрагивали звезды, обещая неустойчивую погоду. Некоторые из них были плохо прибиты к небу, срывались и, прочертив огненную полосу, исчезали. Яшканчи знал, что в это время поздней осени небо всегда теряет свои звезды, которых слишком много назрело за длинное лето. Полетели звезды — скоро полетят и белые мухи, чтобы до весны закрыть землю белой кошмой.
Вернулся Кураган, забренчал по струнам, глядя поверх костра. Сейчас он споет еще одну свою песню. Может быть, последнюю, которую услышит Яшканчи…
Белая метла неба заметает горы, Заметает страданья и боль многих! Она хотела бы замести и живое, Но против костров сердец бессильна Эта метла зимы!Прикрыл рукой глаза Яшканчи. Первые же слова кайчи нашли отклик в его душе, и она кричала, сопротивлялась тому, что он и Сабалдай задумали… Старик прав: нельзя птице завязать клюв, чтобы она не пела своих песен! Но если песня выдает птицу врагу? И этот враг уже нацелился в ее сердце?..
Кураган поднял глаза, полные того огня, что горел в его душе всю эту осень. Он сейчас никого не видел и не слышал:
В черной ночи горят живые огни. Но их зажгли сами люди, а не небо. И черная метла зимы и ночи Не в силах теперь загасить эти огни Огни наших сердец!Долго пел Кураган, но не было в этой его песне упоминаний о хане Ойроте и Белом Бурхане, которые идут спасать людей Алтая от беды и горя на своих крылатых белых конях. Сегодня Кураган не пел о них! Сегодня он пел о непобедимой силе людей, которые могут и должны сокрушить не только зиму и морозы, но и любую злую силу земли и неба! Любую силу, какой бы злой и беспощадной она ни была, как бы ни кралась к людям из-за каждого куста и камня…
— Дай мне твой топшур, Кураган.
Яшканчи встал, осторожно выпростал из рук кайчи его инструмент и молча сунул его в костер. Просохшее и промаслившееся дерево вспыхнуло яркими языками огня. В первое мгновение Кураган ничего не понял, потом вскочил, рванулся к костру, но Сабалдай молча оттащил его и усадил рядом с собой.
— Так надо, Кураган! — сказал Яшканчи твердо. — Тебя ищут на всех дорогах по этому топшуру! Теперь топшура нет, и тебя не найдут.
Кураган снова вскочил:
— Я сделаю другой топшур, еще больше и громче этого!
На ярмарке Яшканчи был больше ротозеем, чем покупателем или торговцем. Продавать ему было почти нечего, а покупать не на что. Да и Сабалдай не нажился на своем скоте, шерсти и шкурах. Цены были низкими, но продавать пришлось — не гнать же назад по зиме истощавших овец и быков такую даль!
К вечеру первого дня неожиданно повезло Яшканчи: он обменял своих овец на китайские шелковые ткани, а те продал за новые русские монеты, выпущенные после реформы. [161] Их охотно брали все купцы на ярмарке и ценили очень дорого, не обращая никакого внимания на разноцветные бумажные деньги. Даже Сабалдай и тот позавидовал удаче друга:
161
Имеется в виду реформа 1897 года, проведенная С. Ю. Витте. (Примечания автора.)