Белый Бурхан
Шрифт:
Священник с миссионерской серебряной звездой на коричневой рясе хорошо говорил по-алтайски и слушал Ыныбаса жадно и заинтересованно. Такому человеку нельзя было не верить И парень поверил архиерею Соломину, как когда-то верил покойному отцу - каму Челапану. Но, оказалось, у отца Алексея была своя цель, и он достиг ее, не затрачивая никаких усилий: чтобы просвещать, надо самому быть другим, а для этого необходимо принять православие и пойти учиться в миссионерскую школу, которая даст не только грамоту, но и правильное понимание жизни. Остальное дополнят книги...
Школа дала Ыныбасу только грамоту и знание
Второй тропой стало монашество. В монастырь на Чулышмане его приняли охотно, заметив его наклонности к рисованию, определили в иконописную мастерскую. Но Ыныбас бросил кисть - канонические лики были похожи друг на друга и не несли в себе даже следов жизни. Да и с игуменом монастыря, отцом Никандром, не получилось той доверительности старшего и младшего, какие были с отцом Алексеем Игумен был прям, как палка: Эрлик - сатана, камы - враги православия, а сами алтайцы должны идти только к православному кресту, не сворачивая никуда с этого натоптанного пути. Если же они сопротивляются этому - их надо вести силой для их же блага! Это было совсем в стороне от цели, к которой стремился молодой алтаец! И он махнул через забор и ушел на Байгол, преодолев по льду Алтын-Келя десятки нелегких верст...
Здесь и началась его третья дорога - скитаний, голода, работы в артели золотодобытчиков, а потом и казенного прииска. Там он и узнал впервые, как свистит плеть Стражника, опускаясь на спину провинившегося или непровинившегося бергала. И этот свист, и эта боль, и эта несправедливость в один миг заглушили сладкоголосие церковных хоров и умиленное бормотание молитв в монастырских кельях. Закрыв слух, эта плеть раскрыла ему глаза. И хотя сама плеть не очень-то разбирала, на чью спину она опустилась - на русскую, качинскую, тубаларскую или теленгитскую, хозяева этих спин разбирались в ее злом языке неплохо... И пришло то восторженное время, когда плеть, вырванная из руки стражника рукой Ыныбаса-Назара, прогулялась уже по спине, затянутой в казенное сукно и перекрещенной казенными ремнями!
Сейчас он встал на четвертый путь - путь Белого Бур-хана, Хертека и хана Ойрота Неужели и он окажется ложным, как три предыдущих?
Сабалдай откочевал к Куюсу, но через Катунь перебираться не стал - в урочище Ороктой поднялись хорошие травы, и он надеялся продержаться здесь со своим скотом до середины лета, а к осени уже придется уходить к Урсулу.
Новая перекочевка обрадовала сыновей, подняла настроение у женщин: старое зимовье надоело всем, да и жить здесь было уже трудно. Как только сошел последний снег, в долине появились еще две семьи, бежавшие от бескормицы из сухих степей Тавды и Каянчи. Медлительные и жуликоватые новоселы стали теснить старожилов, не считаясь с тем, что они, по обычаю, хозяева долины. Даже затеяли драку с Орузаком из-за поймы, поросшей осинником, где вольготно себя чувствовали быки и коровы Сабалдая.
Распрей всякого рода старик не любил и обычно уступал нахалам, твердо следуя родовому завету: если нельзя жить мирно соседями, то и не живи кочуй дальше!
Во время перекочевки Кураган похудел, вытянулся еще больше и почти совсем разучился разговаривать. Да и к топшуру не притрагивался с зимы, все время думал о чем-то, и даже в гости к своей Шине перестал ездить.
Зато все увереннее чувствовал себя Орузак, оттирая от хозяйственных забот не только брата, но и отца. О разделе скота и имущества разговор не заводил, но было ясно, что и эту беду Сабалдаю скоро придется расхлебывать пригоршью...
На новом месте начались старые хозяйственные заботы, и постепенно все улеглось, вошло в свои берега: мужчины пасли скот, женщины возились в аиле, внук начал подниматься на ноги, открывая для себя мир трав, цветов, ящериц, лягушек, букашек и таракашек. Но в один день все лопнуло и рассыпалось, как раскаленный на огне камень, опущенный в казан с холодной водой.
Кураган вернулся с пастбища возбужденный, взъерошенный и, отказавшись от еды, сразу же потянулся к топшуру. Орузак коротко хохотнул, подмигнув жене:
– Наш тронутый новую песню петь будет! Сабалдай хмуро посмотрел на старшего сына, но Орузак и бровью не повел, продолжая зубоскалить. А Кураган
уже рывком щипнул струны:
– Эту песню и тебе не вредно будет послушать, великий скотовод, рвущийся в баи!
– Да ну?-сделал тот круглые глаза.
В долине Теренг, за Ябоганом,
Где горы в небо ушли снегами,
Рождая реки, что землю поят
Чарыш с Урсулом, их сто притоков
Простой аил стоит, как все аилы.
Но в том аиле живут пророки,
Которым волей Бурхана-бога,
Которым словом Ойрот-Каана
Дано сказать вам, глухие люди:
– Живите честно, любите землю,
Гоните камов из мирных гор!..
– Ого!
– покрутил Орузак головой.
– Да за такие песни Эрлик...
– Помолчи! Ты не кедровка!-прикрикнул на него Сабалдай.
Четом Чалпаном зовут пророка,
Его устами вещает бог:
– Сплетайте руки в одном объятьи,
Сердца сжигайте в одном огне!
Гоните камов, ломайте бубны,
Бросайте ружья, любите мир!
– Чет Чалпан?
– переспросил Сабалдай.
– Знаю Чета из Кырлыка! Он что, стал пророком молочной веры? Кураган кивнул.
– О Кудай! Да ему же теперь русские стражники голову снимут!
Огни пылают в горах Алтая,
В сердцах пылает призыв веков,
И вспоминают седые люди
О том, что было давным-давно!
В любви и дружбе трудились люди,
Не знали горя, не знали смерть...
Скала Орктоя - престол Ойрота,
С нее вещает он людям всем:
– Живите честно, забудьте ссоры,
Гоните русских попов долой!
Кураган отложил топшур и медленно провел ладонями по лицу.
– Значит, Ойрот-Каан все-таки пришел?
– спросил Орузак испуганно.
– Ты его видел?
– Я видел ярлыкчи Белого Бурхана. Он сказал, что хан Ойрот пришел в долину Терен-Кообы и говорит с людьми со скалы Орктой! Мне надо ехать, отец!
– Поезжай, - согласился Сабалдай.
– Ты нужен хану Ойроту! Заодно и Яшканчи передашь мой большой привет...