Белый Бурхан
Шрифт:
– Веди к нему! Мы ляжем псами на его пороге!
Дельмек вошел в кабинет доктора на этот раз без стука и доклада Галины Петровны. Федор Васильевич удивленно поднял голову:
– Что-то срочное, Дельмек?
– Да, меня зовет к себе хан Ойрот. Я должен немедленно ехать и вести к нему своих людей. Лапердины затевают нехорошее дело, и надо вмешаться, пока не пролилась кровь.
Доктор растерянно поднялся в кресле:
– Твои люди, конечно, вооружены?
– Да, к этому нас вынуждают.
– Но ведь ты убедил меня, что хан Ойрот приказал закопать оружие!
– Теперь он вам дал более разумный приказ?
– Мне приказ дали бурханы. Он краток: погибнуть, но не допустить кровопролития в долине!
– Бурханы? Их много?
– Их пятеро, доктор. А во главе- Белый Бурхан, бог... Старик Лапердин привез из Бийска воз винтовок и раздач своим людям. Они идут в долину!
– Да, это - серьезно!-Федор Васильевич положи и ладонь на лоб, ставший вдруг влажным.
– Можешь взять мой винчестер. Он мне больше не нужен.
– Спасибо, - кивнул Дельмек.
– Я обязательно возьму его.
– Я тебе соберу аптечку!
– Доктор выдвинул ящик стола, достал пачку бумажных денег.
– С больницей, как видишь, придется теперь подождать... Я возвращаю тебе твои вклад, он теперь тебе будет нужнее... И не смей спорить! Я старше тебя! Чем ты собираешься кормить своих людей? Словами и приказами хана Ойрота?
– Спасибо,-поблагодарил Дельмек и, замявшись, попросил выпустить его через кабинет: он не хотел прощаться с хозяйкой и расстраивать ее.-Я скоро приеду, доктор! Обязательно.
Федор Васильевич прошел к двери, повернул ключ:
– Иди, Дельмек. И помни - в этом доме тебя всегда ждут!
Их дороги сошлись на Семинском перевале - муторном и затяжном, которому, казалось, и конца нет. Два привала уже сделали Чочуш и Ыныбас, а до седловины не добрались.
Возвращение ярлыкчи и бурхана было невеселым: вол-реки надеждам Белого Бурхана многое складывалось не так. Заповеди Неба, провозглашенные Техтиеком со скалы Орктой и искаженные до неузнаваемости молвой, казалось, и повторяли древние заповеди алтайцев, но в таком виде уже не принимались людьми: и сорок основных сеоков они никак не могли насчитать, и запрет на бескровный убой скота смущал, и отношение к земле и лесу настораживало. И кол нельзя в землю вбить и яму выкопать? Но особенно удивляла неприязнь к кошкам: за что их убивать? Да если не будет кошек, то в аиле ничего не спасешь от мышей и крыс - ни зерна, ни муки, ни курута, ни мяса!..
Не совсем правильным было и отношение к русским. И с оружием не все понятно. А заводские и фабричные вещи сейчас есть в каждом аиле - ткани, зеркала, посуда, наконец, деньги!..
Создавалось впечатление, что сработала какая-то тайная смысловая мина. Кто ее заложил? Гонгор, Бабый, сам таши-лама?
Чочуш давно уже не чувствовал себя бурханом и не хотел им теперь быть. Его тянуло к простым людям гор, к кайчи Курагану, ему были интересны Ыныбас и Хертек, особые чувства вызывала мудрая, нежная и твердая Алтынай. Эти люди имели каждый в отдельности те черты характера, которых не было теперь у него, они были убиты и вытравлены дугпой Мунхийном еще в те дни, когда они шли через Бай-Тайгу Урянхая и через страну Шамо Монголии...
На вершине перевала опять произошел затор - стада из южных долин, высушенных солнцем, пастухами перегонялись в северные, где еще была трава. Люди убегали от голода и собственной смерти, их ничто не могло остановить! В том числе и загадочные события в Терен-Кообы.
Лица встречных пастухов были растерянными, а в глазах их жен и детей стыла тревога, которая через день-другой сменился паникой и страхом: где-где, а в северных долинах они сейчас уже не найдут свободных пастбищ. На запад гнать скот бессмысленно - там плотно заселились русские, на восток непроходимые хребты и леса, реки и тропы, по которым не пройдет и всадник...
Каждый год одно и то же! Весной юг идет к северу, а осенью север спешит на юг, где после поздних дождей всегда бывают хорошие и густые травы!
На седловине их нагнал Кураган, торопившийся в священную долину. Все обрадовались этой встрече и на какой-то миг забыли о своих недавних невеселых мыслях и о том странном состоянии пустоты и растерянности, которое ощущает человек, которого обидели или обманули. И этим чувством, казалось, был даже пропитан сам воздух на знаменитой дороге...
– Ты поешь мои новые песни, кайчи?
– спросил Чочуш равнодушно.
– Нет, Чочуш. Я пою свои песни. Твои плохо слушают - в них нет души. Они непонятны людям. Ыныбас усмехнулся:
– Хороший кайчи в любую песню может вложить душу!
– Нет, Ыныбас. Я старался,-Кураган опустил голову, - но люди прерывали меня: не надо петь о Бурхане, кайчи, говорили они, надо петь о нашей несладкой жизни... И я пел. У меня много своих новых песен!
Ответ Курагана вполне устраивал Ыныбаса, но почему-то не понравился Чочушу. Бурхан нахмурился и отвернулся, ушел конем вперед, но скоро остановился:
– В долине Терен-Кообы ты тоже будешь петь свои песни?
– Не знаю. Я еду не петь, а слушать...
У Ыныбаса не было особого отношения к Заповедям Неба. Он был уверен, что они вообще не нужны никому. Тем более девять! Любому человеку хватит одной заповеди: живи дружно со всеми, не обижай никого, никому не заступай его пути и не хватай за повод его коня! Христианский декалог тоже состоит из прописных истин, -а многие ли следуют хотя бы одной из них до конца? Не нужны Алтаю никакие законы и прописи! Ему нужна настоящая свобода, независимость от кого бы то ни было, реальность возможностей для самораскрытия... Любое дерево, огороженное забором или подростом, всегда задыхается от тесноты и недостатка света... А человек - не дерево, его корни куда глубже уходят в землю, а ветви куда дальше раскинуты во все стороны!
Прощальный костер разожгли на развилке дорог. Вправо - тропа на Теньгу и Ябоган, влево - на Каракол и Онгудай. Отсюда Чочуш и Ыныбас уходили к верховьям Катуни, к Храму Идама, а Кураган - через перевал в священную долину Теренг.
Новобранцев Яшканчи Хертек осматривал придирчиво и строго. Да и вопросы задавал, к каким парни не привыкли. В конце концов Кара Тайн не выдержал:
– Кто силу словами показывает? Побори нас сначала!
– Руками или на поясах?-деловито осведомился Хертек.