Белый крест
Шрифт:
Он резко крутнул руль у въезда на стоянку возле здания Академии. Выскочивший изза стены дождя зверообразный зеркальный «Енисей» подрезал их, первым вознамерившись проехать в ворота, и едва не протаранил «Карелию». Чудом не снес бампер вместе с частью капота. Обе машины встали, перегородив друг дружке въезд.
– Ну, лось безрогий, ну я тебе счас покажу трубы ерихонские, – кипятился Кирилл, нахлобучивая фуражку и вылезая под ливень.
Водитель «Енисея» высунулся из окна и стал чтото показывать рукой. Кирилл налетел на него, как грозовой фронт, и начал азартно выписывать завитушки неизящной словесности. Тут разозлился и шофер «Енисея», тоже вылез, хлопнул дверцей и напустился на Кирилла уже не грозовым фронтом, а целым ураганом. По лицу последнего Мурманцев, не слыша изза сильного дождя их брани, мог заключить, что словесные узоры его противника были на порядок, а то и на два затейливее.
Минут через пять, наоравшись до хрипоты, оба сели в машины и дали задний ход. Кирилл отстоял первенство. Похожий на бультерьера «Енисей» задумчиво вполз на стоянку позади «Карелии». Его пассажир, незнакомый Мурманцеву мужчина, коротко кивнул ему, извиняясь за грубость шофера, но в разговор вступать не стал.
– А, Савва, проходи, садись, – встретил зятя директор, копаясь в ящиках стола. – Чаю выпьешь? Нет? Вижу, вижу, глаза горят и сердце пламенеет. Сейчас поедем… Куда ж я ее подевал? А, нашел.
На стол легла книга, обернутая дешевой бумагой.
– Имя Алексея Трауба тебе чтонибудь говорит? – спросил тесть, глядя на Мурманцева поверх маленьких очков в тонкой оправе, которые надевал для чтения.
– Знакомо, – поразмышляв, ответил тот. – Не могу вспомнить.
– Он сопровождал царскую семью в ссылку в девятьсот семнадцатомвосемнадцатом. Секретарь и камердинер в одном лице. Это его книга. Издана в тысяча девятьсот тридцать втором. Интересный факт: достоверно известно, что сам Трауб погиб в двадцатых, еще до Реставрации, в той кровавой свистопляске… Хотя речь не об этом. Я даю тебе эту книжку под расписку.
– Она…?
– Запрещена, – кивнул генерал. – Тираж изъят из продажи в тридцать четвертом году. Правда, цензор, что пропустил ее, угодил в трудлагеря еще до того. Не мне тебе рассказывать, какая тогда проводилась политика. Восстанавливали империю. Многие сгинули на строительствах… Охохо, грехи наши тяжкие… Издателя тоже отыскать не удалось – мелкая контора разорилась, следы людей потерялись. Следственная комиссия так и не выяснила, откуда выплыла рукопись книги, кто ее сохранил, был ли действительно Трауб ее автором. А дело, видишь ли, в том, что здесь описывается последний год царской семьи. Трауб, или лжеТрауб, делает акцент на субъективных впечатлениях, строит повествование на основе бесед с бывшим императором, его супругой, детьми. Особенно с Александрой Федоровной. Естественно, многое домысливает и вообще заслоняет собой и своими рассуждениями тех, о ком пишет. Рассужденьями, надо сказать, не слишкомто умными. Почитаешь, поймешь.
– Григорий Ильич, а… к чему это все сейчас?
– А это, Савва, такое маленькое предисловие перед основным содержанием. Чтобы ты мог разобраться, что к чему. Уяснить, так сказать, конъюнктуру… Так вот, об Александре Федоровне. Трауб пишет, как императрица однажды, в большой тревоге, поведала ему о некоем эпизоде, главным персонажем которого был Распутин.
Мурманцев насторожился.
– И взяла, между прочим, с него обещание молчать об этом, так как и сама она никому про это не говорила. Обещание он не выполнил. Уж не знаю, к счастью или к сожалению. Не могу сказать, что книжку изъяли именно изза этого эпизода. Но и отрицать не буду. Гришка Распутин сам по себе был огромным соблазном. И для своего времени, и для позднейшего. С осторожностью следует рассматривать все, что с ним связано. Тем более его словеса предсказательные. А тут – как раз оно: пророчество Гришки Распутина, извольте любить и жаловать.
Генерал вдруг рассердился – то ли на бесноватого мужика, о котором приходится говорить, то ли на самого себя, задетого за живое темой распутинских пророчеств. Мурманцев слушал с каменным видом.
– О трех царях он сказал императрице, – продолжал Мирский. – Что первый снимет с себя корону, но ее Бог не примет. Второй коронует ею жидов. А третий…
– А третий станет разрушителем Белого Царства, – замогильным голосом закончил Мурманцев. – И настанет царство Черное.
Мирский остолбенел.
– Откуда ты знаешь?
– А может, я тоже… пророк? – усмехнулся Мурманцев.
– То есть? – Генерал воззрился на него подозрительно.
– Сны вещие снятся, – пожал плечами Мурманцев. – Что я могу с этим поделать?
– Ты бы мне, зятек, лапшички на ухи не вешал, а? – попросил Мирский.
– Как на духу, Григорий Ильич. Сам дивлюсь. Никогда такого не было – и вдруг на тебе. Будто кино смотрел.
– Нуну. – Оторопь генерала отпустила, но подозрения до конца в душе не унялись. – Разберемся потом с твоим кином. А теперь скажи мне, что ты думаешь об этом чертовом пророчестве.
– Как я понимаю, на две трети оно исполнилось, – спокойно ответил Мурманцев. – Первый царь – Николай II Святой. Снял с себя корону второго марта тысяча девятьсот семнадцатого года. Царь Царей ее не принял – в тот же день произошло явление иконы Божьей Матери «Державная» с короной и скипетром. Знак того, что царский трон опустел временно и блюсти его будет Заступница. Второй царь – Петр IV Отступник, принявший ересь новых жидовствующих. Десятого ноября тысяча девятьсот девяносто девятого года подписал манифест об упразднении престола. Тридцать первого декабря того же года скоропостижно скончался. Его преемник Владимир II не подтвердил манифест и венчался на царство.
– Вот тото и оно что исполнилось. – Генерал надул щеки и с шумом выдохнул. – Это, конечно, вовсе не означает, что третья часть тоже исполнится. Пути Господни неисповедимы, и не бесноватым знать их. Но тут вот какая штука. Следственной комиссии по делу о книжке Трауба попало в руки одно письмо. Его в тридцать четвертом прислала в редакцию женщина, близко знавшая Распутина. Обратного адреса на письме не было, и найти ее, так уж получилось, тоже не удалось. И, представь себе, говорилось там именно об этом пророчестве. Оказалось, незадолго перед убийством Распутина она слышала от него эти же слова. Но с небольшим дополнением, которого в книге Трауба нет. Он заявил, что перед тем, как третий царь сделает то, что сделает, в мире станут рождаться те, кому обетовано Черное Царство. – Мирский помолчал, шлепая губами, и медленно добавил: – И рождаться они будут не из утробы матери. Да еще и произойдет все это не далее двух сотен лет от времени Распутина.
– А откуда они будут рождаться? – хмыкнул Мурманцев. – Из печек? Из отхожих мест? Из заповедных болот? Или с лун упадут?
– Зря смеешься, – сказал директор тоном, от которого Мурманцеву захотелось выгнуть спину и встопорщить загривок, как обороняющаяся кошка.
– Ну, – продолжал генерал, – теперь мы можем ехать. Бери книгу, пиши расписку и едем.
– Там, куда мы едем, мне расскажут окончание этой истории? – поинтересовался Мурманцев, черкая на бумаге обещание единоличного пользования книжкой, изъятой из оборота.