Белый крест
Шрифт:
Мозес, проходя мимо, прошипел в адрес пилота несколько слов на иврите. Человек вздрогнул, но не двинулся с места. Следующим шел Коулмен. Мурманцев слышал, как пилот произнес невыразительно:
– Здравствуй, братец.
Коулмен сплюнул ему под ноги и двинулся дальше, подгоняемый стволом автомата.
Место, где приземлился самолет, трудно было назвать аэродромом. Бетонная полоса посреди поля, окруженного джунглями. По краю полосы горели костры. Невдалеке стояли два небольших крытых потрепанных грузовика. Пленников подвели к одному из них и затолкали внутрь. Следом забрались пять человек охраны. Мурманцев успел заметить, что пилотмонголоид сел во второй грузовик.
Машины тронулись. В грузовике стояла нестерпимая духота. Тусклая лампочка едва разгоняла темноту. Мурманцева начало мутить, перед глазами летали зеленые мухи. Вдруг ктото дотронулся до него. Он с трудом разглядел перед собой плоскую бутылку, протянутую кемто из головорезов. Сделал пару глотков. В бутылке оказался дрянной коньяк, но в голове прояснело и мухи улетели.
Ехали часа полтора. Джунгли сменились открытой местностью, застроенной бараками и халупами. Горели редкие фонари. Это была деревня. Когда пленников высадили и повели к наиболее внушительному кирпичному бараку в два этажа, выяснилось, что деревня заброшена. В большинстве халуп окна были выбиты и заколочены, двери сорваны с петель. Буйная растительность со всех сторон отвоевывала у деревни место под солнцем.
Женщину отделили от остальных пленников и увели в другую сторону. Она огрызалась и злобилась, но со связанными, для ее же блага, руками была беспомощна. Внутри барака под ногами хрустело битое стекло, окна закрывала двухслойная металлическая сетка, стояло несколько железных ящиков, отдаленно похожих на сейфы. Мозеса, присмиренного еще в самолете, втолкнули в первую по захламленному коридору дверь. Коулмена и Мурманцева с ребенком заперли в следующей конуре. Очевидно, махди было известно, кто таков Мозес. Судя по всему, это не только не облегчало его участь, но и усугубляло.
Конура была крошечной, к окну приварена решетка, с потолка сыпалась каменная крошка. На полу валялось вонючее тряпье, служившее постелью таким же пленникам, побывавшим здесь до них. Чахлый свет, проникавший снаружи, делал узилище еще более отвратительным.
Мурманцев усадил Стефана на тряпье и сам опустился рядом. До рассвета было несколько часов.
Коулмен проверил прочность решетки на окне и двери, запертой на засов. Потом влез на подоконник, изогнувшись, ощупал сыплющийся потолок. Спрыгнул, отряхнул руки и сел на корточки у стены. Несколько минут в конуре стояла тишина. Снаружи слышались отдаленные шаги, голоса. Проехал грузовик.
– Никогда не думал, что попаду к этим грязным ублюдкам, – спокойно, без всякой злости сказал Коулмен. – Сколько нас здесь продержат? От этой вони и жары с ума можно сойти.
– По традиции воины узкой тропы уходят в божественное Ничто на рассвете, – ответил Мурманцев. – Но для нас этот рассвет может прийти не сегодня и даже не завтра. А, например, через неделю.
Спустя пять минут Коулмен заговорил снова:
– Значит, мы – их билеты в рай.
– Чтото вроде.
– А если я перестану быть неверным и приму их религию? Я уже не буду билетом в рай?
– Это будет не чистое волеизъявление, а под страхом смерти, от которого необходимо отрешиться, – объяснил Мурманцев. – Так что не считается.
Коулмен плюнул всердцах и опять замолчал.
– А этот ребенок, – он поднял голову, – может нас спасти?
Мурманцев посмотрел на Стефана. Мальчик лежал неподвижно, как обычно в темноте.
– Вряд ли.
– Чертова скотина, – чуть погодя выругался Коулмен.
– Кто? – не понял Мурманцев.
– Пилот. Голем. Мерзкая тварь.
– Голем, – повторил Мурманцев. – Это правда?
Имперские спецслужбы располагали только отрывочными сведениями о том, что в Урантии идут опыты по выведению новой породы людей. Агентам разведки никак не удавалось подобраться ближе к сердцевине этой тайны.
– Да, – глухо произнес Коулмен. – Им удалось. Не знаю как, но удалось. Это генетика. Они генетические уроды. Только наполовину люди. И наполовину глиняные бревна. Я слышал, големов второго поколения вынашивали обезьяны. Потом от них брали генетический материал. Эти, которых ты видел, третье поколение. Их рожают обыкновенные бабы. Только оплодотворение искусственное. Естественным способом они с нами не скрещиваются. Но их уже тысячи. Они растут быстрее. Тупы и нетребовательны. Послушны, как скот. Ничем не болеют. Скоро они вытеснят нас. Останутся только избранный народ и они.
– Почему он назвал тебя братом?
– Понятия не имею.
– Он не выглядит тупым. И не такой уж послушный – продал своего хозяина. Чтобы спланировать такое…
– Некоторые из этих выродков имеют коекакой интеллект, – перебил Коулмен. – Но я думаю, в следующем поколении они все сравняются. А для того чтобы управлять самолетом, сейчас много ума не требуется. Простые навыки. Этому они легко обучаются.
– Почему ваши женщины соглашаются вынашивать их?
– А кто их спрашивает? – усмехнулся Коулмен. – Это закрытый проект. Население не в курсе. В центрах искусственного оплодотворения в карту не вписывают, что донор – голем. Да еще программа социальной занятости. Безработных заставляют рожать за деньги.
– Тогда пилот в самом деле может быть тебе братом.
– Заткнись. Моя мать давно умерла. У нее не было других детей.
– Двоюродным. Или троюродным.
– Я же сказал – нет, – отрезал Коулмен. – Даже если какаянибудь дурародственница и произвела этого ублюдка, он мне не брат.
– Даже если это поможет тебе не стать «билетом в рай»?
– Даже. Тема закрыта, слышишь, ты, русский?! – прокричал Коулмен.
– Хорошо, закрыта, – согласился Мурманцев.
Разговор прервался. Снаружи, на улице, тоже все стихло. Только насекомые громко орудовали своими скрипками.
Но, видно, Коулмену все же не давала покоя мысль о големе.
– Это экономика, – сказал он вдруг.
– Что?
– Новая раса. Они вывели ее для развития экономики. Големы высвобождают им огромные деньги, которые сейчас идут на пропаганду «урантийской мечты», урантийского образа жизни. Големам не нужно забивать головы слоганами про свободу и демоценности. Это раньше стеклянные бусы для дикарей обходились в гроши. Нынешние стекляшки – все эти демократические карнавалы, разноцветные прилавки, дебильные рожи на экранах…