Белый шаман
Шрифт:
Чокнувшись железными кружками, мужчины отхлебнули спирту, поморщились. Величко покрутил головой, поддел на кончик ножа кусок жареного мяса, долго и сосредоточенно прожевывал его.
— Спирт и женщина… это два смертельных врага у полярника, — наконец изрек он, разглядывая собеседника слегка затуманенным взглядом. — Вернее… тоска по женщине. На полярных станциях такие, брат, возникают драмы… ревность полярным медведем ревет там, где оказалась женщина в коллективе. У вас как тут в этом смысле?
—
— Ну, положим, ты сам, усач, развеселая комедия. Не обижайся. Для Надежды Сергеевны ты, конечно, просто не совсем отесанный, хотя и добродушный мужик…
— Ну да, да, конечно, конечно! — с дурашливым видом подхватил Степан Степанович. — Вот если бы тут жил такой, понимаешь ли, обструганный, и не просто шерхебелем, а рубаночком, фуганочком… то уж тут устоять было б немыслимо.
Лицо Величко вдруг стало жестким. Закурив папиросу, он сказал трезво и твердо:
— Ну ладно, поболтали, и хватит. Давайте о деле. — Разогнав небрежным жестом дым от папиросы, добавил:— Я знаю, Медведев, возможно, и назовет меня… Фомкой деревянным, но Пойгин не та кандидатура, за которую я лично могу ручаться головой.
— А может, понимаешь ли, важнее то, как на него смотря: здешние чукчи? Уверен… большинство здесь будет за него горой.
— Вот этого и нельзя допустить. Мало ли что они могут сказать при их нынешнем политическом кругозоре… По мне, уж лучше остановиться на Ятчоле.
— На Ятчоле?!
— Да, именно на Ятчоле. Он как-то уже пообтерся, кое в чем поднаторел… С ним можно о чем-то уже говорить, его можно убедить… А Пойгин дремуч, как белый медведь.
Степан Степанович слегка отстранился от гостя, как бы почувствовав необходимость разглядеть его издали:
— Нет, Игорь Семенович, уж кто не пройдет, так это Ятчоль. У меня, понимаешь ли, тоже партийный билет в кармане. Да я запрягу собак и через три дня буду у секретаря райкома. Не говоря уж о Медведеве! Он тебе такое устроит, что ты со своим Ятчолем взвоешь…
Величко плеснул спирту в кружку, выпил один и снова принялся вяло жевать мясо. Напоминание о секретаре райкома было для него не из самых приятных: этот человек не слишком высоко ценил его. «Пора покидать эту проклятую Арктику, — с тоскою думал Величко, — Надо к солнышку пробиваться, поскорее к солнышку. Озябла душа. Все чаще и чаще отогреваешь ее спиртом. А это… это конец. Это гибель». Величко с трудом остепенил себя, чтобы не глотнуть еще спирту. Устало зевнув, попросил с видом страдальческим и даже беспомощным:
— Разреши, Степан Степанович, уснуть с дороги. Пока одолевал эти бесконечные ледяные километры… кажется, все внутри превратилось в вечную мерзлоту.
— Ну, ну, поспи. Я пойду в факторию.
Поспав несколько часов, Величко побрился и долго сидел неподвижно, раздумывая, какую позицию ему занимать. В районе ему было сказано вполне определенно: никакого диктата при выборе колхозного вожака. Если единого мнения нет — умело направить ход событий, чтобы не произошло ошибки. Конечно, в райсовете, в райкоме партии, где знали людей на местах, шел разговор и о Пойгине. Кое-кого очень смущало то, что его считают шаманом.
Величко тихо рассмеялся, внимательно разглядывая в зеркало кое-как побритое лицо. «Ничего себе… шамана в колхозные вожаки. Ну и артисты. Нет уж, я с ума еще не сошел».
Одевшись, Величко направился в факторию с решительным видом. Она была битком набита народом. Поставив два фанерных ящика один на другой, Чугунов почти во весь рост возвышался над прилавком.
— Да тише вы, ради бога! — призывал он, протянув руки, будто дирижер. Выпалил несколько чукотских слов, которых Величко не понял. — Кто вам сказал, что председателем будет Ятчоль? Это чушь собачья. Я знаю, кого вы хотите в председатели…
— Ты почему навязываешь людям свою волю? — строго спросил Величко. — Ты знаешь, что тебе за это скажут в районе? Трибуну-то какую себе соорудил! Ты бы еще на прилавок с ногами взгромоздился.
Чукчи все, как один, повернулись к русскому очочу, что-то строго выговаривавшему Чугунову.
— Что, что он говорит? Он, кажется, ругает Степана. Чугунов с конфузливым видом слез с ящиков и сказал, обращаясь к чукчам:
— Вы пришли сюда торговать. Так я понимаю или не так?
— Пойгин!
— Пусть будет Пойгин!
— Мы хотим председателем Пойгина!
— Что они тут толкуют об этом Пойгине? — спросил Величко,пробиваясь к прилавку.
— Насколько я понимаю, они требуют, чтобы председателем был Пойгин.
— У вас тут фактория или клуб? Почему занимаетесь не своим делом?
Степан Степанович несколько раз помахал рукой сверху вниз, как бы осаживая Величко.
— Поубавь, поубавь, товарищ Величко, своего начальнического пылу. Я горжусь, понимаешь ли, что моя фактория — это не только шило и мыло, дробь да ситчик, да еще каросин. У меня, товарищ Величко, миссия…
— Тоже мне миссионер.
— Ты мне этим словечком мозги не мути. У меня революционная миссия. Со мной сам секретарь крайкома…
— Слышал, слышал, ты уже передо мной не один раз хвастался…
Величко достал пачку «Беломора», широко улыбаясь, протянул ее чукчам.
— Закуривайте, друзья!
Десятки рук потянулись к пачке, через несколько минут она была уже пуста.
— Пойгин есть? — громко спросил Величко. И повторил по-чукотски: — Пойгин варкин?
Чукчи зашумели, показывая в сторону моря.