Бен-Гур
Шрифт:
Битва, нужно заметить, имела для него, как и для его сидевших у весел товарищей, совсем другой интерес, чем для свободных матросов и солдат. Дело было не в предстоящей опасности, а в том, что поражение, если бы они остались живы, могло изменить их статус и даровать им или свободу, или же других, лучших, властителей их судьбы.
В положенное время фонари были зажжены и повешены у лестниц, и с палубы сошел трибун. По данному им приказу матросы надели на себя военные доспехи, все машины были осмотрены, а копья, дротики и стрелы в больших колчанах принесены и уложены на полу рядом с сосудами, наполненными горючим маслом, и корзинами с бумажными шарами, свернутыми наподобие светилен. И когда Бен-Гур увидел, что трибун взошел на свою платформу, надел
К каждой скамье прикреплена была цепь с тяжелыми кандалами. Гортатор, переходя от гребца к гребцу, заставлял каждого заковать себя в них, не оставляя им ничего, кроме безмолвного повиновения, и лишая их в случае несчастья возможности спастись.
Затем в каюте водворилась немая тишина, прерываемая звуками весел при их трении в кожаных гнездах. Каждый человек на своей скамье чувствовал стыд, а Бен-Гур сильнее, чем кто-либо. Он готов был любой ценой избавиться от него, но бряцание оков раздавалось все ближе и ближе, что означало приближение гортатора. Не вступится ли за него трибун?
Читатель может отнести эту последнюю надежду к самомнению или тщеславию Бен-Гура, но в эту минуту оно существовало в нем. Он верил, что римлянин вступится за него и данный случай обнаружит его чувства. Если, готовясь к битве, он вспомнит о нем, это будет явным доказательством, что у него сложилось мнение, в силу которого он выделяет его среди других невольников, и тем сильно оправдает дальнейшие надежды Бен-Гура.
Юноша ожидал решения с трепетом. Этот краткий промежуток времени казался ему целым столетием. При каждом ударе весла он бросал взгляд на трибуна, который, сделав все надлежащие приготовления, лег и готовился отдохнуть: глубокое негодование на себя овладело Бен-Гуром, он горько улыбнулся и решил никогда более не возвращаться к этим безумным мечтам.
Гортатор приближался. Он уже стоял над номером первым, и звук железа слева мучительно раздражал слух юноши. Наконец наступила и его очередь. Полный отчаяния, Бен-Гур положил весло и подставил свои ноги под оковы. Но трибун привстал, сел и подозвал гортатора.
Страшное волнение охватило Иуду. Говоря с гортатором, трибун взглянул на него, и когда он снова погрузил свое весло, ему показалось, что вся часть корабля с его стороны просияла. Он не слышал ни слова из того, что было произнесено между ними, но довольно того, что цепь продолжала лениво болтаться у его скамьи и что гортатор, возвратившись к своему месту, начал отбивать такт. Звуки молотка звучали теперь, как самая приятная музыка. Навалившись грудью на ручку весла, он двигал им с такой силой, что оно гнулось, ежеминутно готовясь переломиться.
Гортатор направился к трибуну и, улыбаясь, указал на шестидесятый номер.
– Какая сила! – сказал он.
– И какая энергия! – ответил трибун. – Клянусь Поллуксом! Он лучше без цепей. Не надевай их на него никогда.
С этими словами он снова улегся на свое ложе.
Корабль плыл, ветерок едва рябил поверхность вод, и все бывшие не у дел спали: Аррий на своем месте, матросы на полу.
И раз, и два сменяли Бен-Гура, но заснуть он не мог. Среди могильного мрака трехлетней ночи наконец забрезжила заря. Смерть, такая долгая смерть, и вдруг трепет и первый проблеск воскресения! В такие минуты сон бежит прочь. Надежда рисует картины будущего, а настоящее и прошлое забываются или, как послушные слуги, только помогают этим фантазиям обрисовываться ярче. Иуда все далее уносился в безбрежное море грез. Удивительно не то, что такие мечты могут погружать нас в состояние счастья, а то, что мы можем принимать их за нечто вполне реальное. Они действуют подобно чарующему маку, при виде фантастических цветов которого смолкает ум. Все горести забыты: дом и богатство возвращены Гурам, мать и сестра снова в его объятиях. Что он как на крыльях летел в страшную
"Астрея" благополучно плыла, но перед рассветом человек с палубы быстро направился к платформе, на которой спал трибун, и разбудил его. Аррий встал, надел свой шлем, взял щит и меч и отправился к командиру матросов.
– Пираты близко! Вставайте и будьте готовы, – произнес он и начал подниматься по лестнице, спокойный и уверенный в себе настолько, что при виде его можно было подумать: "Счастливец! Апиций приготовил ему пир".
5. Битва с пиратами
Все на корабле и даже сам корабль как бы встрепенулись. Офицеры заняли свои места. Матросы с оружием в руках во всех отношениях походили на легионеров. Охапки стрел и дротиков были вытащены на палубу. Через центральную лестницу были внесены чаны с маслом и шары, которым предстояло превратиться в огненные. Были зажжены добавочные фонари, наполнены водой бочки. Отдыхающие гребцы стояли под стражей перед гортатором, и Провидению было угодно, чтобы в их числе находился Бен-Гур. Над собой он слышал смешанные звуки последних приготовлений – убирались паруса, растягивались сети, снимались трапы и бока защищались щитами из бычьих кож. Вдруг на галере снова воцарилась тишина, полная неопределенного страха и ожидания: это значило, что галера была готова.
По сигналу с палубы, переданному гортатору офицером, стоявшим на лестнице, весла мгновенно остановились.
Что это могло означать?
Все сто двадцать невольников, прикованных к своим скамьям, задавали себе этот вопрос. Ни патриотизм, ни жажда славы, ни чувство долга не могли воодушевлять их, и они ощущали только трепет, свойственный людям, слепо и беспомощно бросаемым в опасность. Легко допустить, что даже самый тупой из них перебирал в уме все могущие быть ситуации, и ни одна из них не сулила ему ничего хорошего: победа только сильнее скрепила бы его цепи, а если бы корабль пошел ко дну или сгорел, он принужден был разделить с ним ту же участь.
О положении дел спрашивать они не смели. И кто были враги? Может, братья, друзья, соотечественники? Если читатель примет во внимание эти и дальнейшие обстоятельства, то он поймет, почему римлянам приходилось приковывать несчастных невольников к их скамьям.
Звук, словно от плеска галер позади кормы, привлек внимание Бен-Гура. "Астрея" заколебалась как бы в середине водоворота. Мысль о флоте, стоявшем бок о бок, пронеслась в его голове – о флоте, маневрировавшем и готовящемся к атаке, и лицо его зарделось.
С палубы раздался другой сигнал. Весла погрузились в воду, и галера стала незаметно двигаться вперед. Ни звука извне, ни звука изнутри, но тем не менее каждый человек инстинктивно готовился к схватке.
В подобном положении время неизмеримо, так что Бен-Гур не мог иметь представления о пройденном расстоянии. Наконец, с палубы раздался звук труб – полный, ясный, протяжный. Гортатор забил по деку, так что он зазвучал, гребцы всей силой налегли на весла и вместе дружно двинули галеру: она задрожала и как стрела скользнула вперед. Другие звуки труб присоединились к раздававшимся на палубе, но все они звучали сзади, а спереди слышался только отрывочный шум встревоженных голосов. Затем раздался сильный толчок. Гребцы, помещавшиеся перед платформой гортатора, пошатнулись, многие из них попадали, корабль отклонился назад, но, собравшись с силами, ринулся вперед. Заглушая звуки труб, раздавались пронзительные крики ужаса, треск и шум столкновения, и Бен-Гур почувствовал под своими ногами, под килем, как что-то измученное крошат, давят, ломают в куски, топят. Люди вокруг него испуганно смотрели друг на друга.