Берег мародеров
Шрифт:
– А отец? – спросил я.
– Этот наш, рыбак из Кэджуита.
И тут до меня дошло, почему его прозвали Логаном. Многое в его сложном характере объяснилось.
– Он родился в одном из домов возле скалы Логана? – спросил я. – Верно?
– Да, на тамошней ферме,– Керрис опять покачал головой. – Но он – человек непутевый и сам это доказал. Женился на одной бирмингемской девушке, которая приезжала отдыхать. У нее водились деньжата, и она построила дом на Флашинге в Гиллане. Милая была девушка. От добра добра не ищут, а он стал баловаться с местными девками. Развелась она с ним и опять в Бирмингем уехала. Живет теперь один в Кэджуите, в хибаре своей. – Он снова покачал головой и добавил, выходя из комнаты: – Непутевый он, этот Большой Логан.
При этих словах я улыбнулся. Я чувствовал, что устами Керриса Большого Логана осуждают многие поколения «мародеров», Я был убежден, что он считает Логана непутевым человеком вовсе не потому, что тот забавлялся с местными девицами, а потому, что ухватив хороший куш, Большой Логан его упустил, чего никогда не сделал бы Керрис.
Родословная Большого Логана объясняла многое.
В тот же вечер я сел за стол и при свете керосиновой лампы написал первую из своих статей. Другие две, однако, шли не так легко и потребовали больших разъездов, в том числе путешествия в Девон, где я провел ночь в Пост-Бридже, посреди Дартмура, в суровом краю холмов и болот. Конфликт ударил по Корнуоллу гораздо сильнее, чем по Девону: в те дни сельские районы ощущали его лишь потому, что отдыхающие уезжали. Только потом фермеров призвали выращивать больше продукции. Правда, в городках и даже в деревнях мужчин забирали на службу, но Дартмура и еще более аграрных районов Девона это почти не коснулось. А вот в южном Девоне и южном Корнуолле атмосфера в больших городах была весьма напряженной. Я заглянул в Фалмут, Девонпорт и Плимут, но ни в одном из этих портов не было видно военных кораблей. Говорили, что большая их часть ушла в прошлый четверг. Лишь после отплытия кораблей люди стали понимать, что война на носу. Да еще после того, как на глаза стали попадаться мешки с песком, каски и противогазы.
Вернувшись на мыс Лизард, я обнаружил, что все тут более или менее по-прежнему. Отдыхающих стало меньше, жители говорили, что клиенты расторгают контракты на наем комнат. Но тем не менее отпускники продолжали прибывать, и жизнь постепенно входила нормальную колею. Большинство туристов, с которыми я беседовал, отчаянно старались не обращать внимания на новости и наслаждаться отдыхом. «Одному богу ведомо, когда мы получим следующий отпуск», – говорили они, оправдываясь. Но газеты они тем не менее читали и по-прежнему на что-то надеялись, хотя надеяться было не на что.
А потом, в четверг 31 августа, передали сообщение, что будут эвакуировать детей, и мне пришлось наново переписывать мою последнюю статью, так как отправлять их должны были в Корнуолл, благодаря чему напряженность докатилась до самых отдаленных ферм и деревень. Пятницу я провел, нежась на солнышке и купаясь в море, в надежде позабыть об угрозе войны. Но по дороге домой я увидел, как в Лизард-Таун прибывает из Мидленда первый автобус с ребятишками и их учителями. Дети выглядели усталыми, но довольными. Я остановился поболтать с ними. Для них это было захватывающее приключение. Один мальчуган, никогда прежде не выезжавший из Бирмингема, держал противогаз, который казался чуть ли не больше его владельца. Многие дети никогда не видели моря.
Дома меня встретил слегка взволнованный Керрис.
– Слыхали новости, мистер Крейг? спросил он. – Германия напала на Польшу. В полдень передавали. А у нас разместили трех мальчишек. Сорванцы, наверное. Впрочем, грех ворчать: правительство платит нам восемь с половиной шиллингов за каждого.
У меня вдруг засосало под ложечкой. Значит, все же война. Мне почему-то казалось, что Гитлер пойдет на попятный, стоит его припугнуть.
– Что ж, – сказал я, – по крайней мере, напряженному ожиданию пришел конец. И нам известно худшее.
Выпив чаю, я вышел пройтись и зашагал по тропинке, что вела вдоль утесов к Кэджуиту. Меня окутала тишина побережья, но в этом бальзаме была какая-то горечь. Меня уже не радовала, как неделей раньше, мысль о том, что берег этот вечен независимо от судьбы, уготованной моему поколению. Сейчас я скорее ненавидел его за его отрешенность, за безмятежность и красоту, на которую он не имел никакого права, теперь, когда всю Европу вот-вот начнет истязать война. Мне страшно захотелось вернуть прошлый сентябрь с его политикой умиротворения. Но это скорее был крик души, нежели рассудка. Я знал, что на сей раз такому не бывать. Мы не просто связаны с Польшей договором. Мы оказались лицом к лицу с грубой животной силой угнетения и должны были растоптать ее, прежде чем она распространится в неистовстве своем по всей Европе и подавит демократию...
Внезапно я обнаружил, что внизу виднеется Кэджуит. Я и не заметил, как пришел сюда. Он ничуть не изменился – те же вытащенные на берег лодки, те же кружащие с криками чайки, маленькие белые домики и рыбный дух. Эту рыбацкую деревушку совершенно не волновало, что где-то сейчас умирают люди, вступившие в борьбу за свободу против моторизованной армии, лишенной каких-либо мыслей, кроме тех, которыми отравила ее солдат огромная пропагандистская машина.
Я пожал плечами. Идет война или не идет, порыбачить вечерок можно. Спустившись в деревушку, я нашел Большого Логана у лебедки – он вытягивал лодки на берег. Пока проволочный трос крепили к очередной лодке, мы успели договориться, что назавтра в шесть вечера выйдем в море и поудим часок-другой. Потом я заглянул в пивнушку, где услышал, что по Каналу прошли пять эсминцев. Поговаривали, что они получили приказ захватить «Бремен», который двумя днями раньше вышел из Нью-Йорка после задержки его американскими властями. Разговорившись с одним парнем, я узнал, что пограничник видел в шести милях от берега какую-то подводную лодку, шедшую на запад. «Наверняка это немецкая «У», – заявил мой собеседник.
Как и остальные отдыхающие, я изо всех сил убеждал себя, что завтрашний день будет самым обыкновенным. Но только на воде мне удалось позабыть обуревавшее меня волнение. На пляже я был подавлен. Улечься и нежиться на солнышке я не мог, а искушение вернуться в коттедж и послушать последние выпуски новостей, которые передавались с тревожащей частотой, оказалось сильнее меня. Я механически прослушивал сообщение за сообщением. Они лишь повторяли предыдущие, зачастую даже слово в слово. Нового ничего не было – ни ультиматума, ни начала военных действий на Западном фронте, только быстрое продвижение германских войск в Польше. Когда я отправлялся в Кэджуит, меня уже тошнило от этих известий.
Забыть о нависшей над страной угрозе войны мне удалось только тогда, когда через борт лодки были закинуты две удочки, а двигатель мерно постукивал. Вскоре я увлекся вытаскиванием макрели, и все остальное перестало существовать. Большой Логан стоял у штурвала, тихо насвистывая сквозь зубы и глядя на меня. Он почти не разговаривал, разве только когда я забрасывал лесу, а он оглядывался за корму, выискивая глазами дрожащую серебристую ниточку, чтобы определить по ней, попалась макрель или нет.
Так мы дошли до мыса Дайнес и повернули обратно. Юго-западный ветер посвежел, показались низкие рваные тучи. В половине восьмого стало смеркаться.
– Ночь, похоже, будет ненастная, – заметил я.
– Да, дождь пойдет, как пить дать, – Логан скрутил себе папироску и направил лодку к утесам. – Можно попробовать сайду, – предложил он.
Волны вздымались, и далеко впереди по правому борту я видел, как они бурлят белой пеной вокруг подводного камня.
– Такое побережье надо знать как пять пальцев, – бросил я.