Бермудский Треугольник
Шрифт:
— Помню… — устало ответил полковник, указывая посетителю рукой на дверь.
— За два вечера выточил из неё контейнер для микроплёнки, а на следующий день, снарядив его шифрованным донесением, им же расплатился на блошином рынке. В тот раз только чудо спасло его от рук ФБР.
— Герман Николаевич, что стоите? — обратился к посетителю недовольный куратор. — Вы свободны!
— Извините, товарищ полковник, — затараторил слушатель, — разрешите обратиться к товарищу…
— Полковнику Баркасову…
— Товарищ полковник, а кто такой Вилька Фишман?
— Рудольф Абель! — еле сдерживая гнев, ответил Баркасов, и, обернувшись к Геворкяну, добавил, — Я же говорил, что они у тебя пусты, как африканские барабаны!
С того памятного эпизода Рудольф Абель, обретя живительную плоть человеческих слабостей, стал для Поскотина кумиром. Прежде он тщетно пытался подогнать себя под образы легендарных героев, работавших за кордоном. Он перечитывал их биографии, воспоминания современников, дважды пересматривал «Семнадцать мгновений весны», но всякий раз с огорчением убеждался, что эти суровые рыцари «без страха и упрёка» столь же далеки от его пластилиновой натуры, сколь далеко счастливое будущее от уныло-серого настоящего. Теперь он, нисколько не стесняясь перед сослуживцами, подбирал на улицах побитые временем артефакты в надежде использовать их в своих будущих поделках, необходимых, как ему казалось, для предстоящей командировки в Афганистан.
Перво-наперво ему нужен был телескоп, а во вторую очередь — старинная карданная фотокамера с гофрированным мехом и кассетами для листовой плёнки. С помощью телескопа он намеревался изучать комету Галлея, которая через три года должна была появиться в афганском небе, а раритетный фотоаппарат — для детальной, недоступной обычным камерам, фиксации сказочных ландшафтов этой забытой Богом страны. Столь необходимые на войне предметы должны были стать логичным обоснованием его посещения столичных антикварных и комиссионных магазинов, а также блошиного рынка и развалов кочующих по московским неугодьям старьёвщиков.
Исходной точкой маршрута было здание бывшей «шарашки» на Яузе, в которой Туполев сконструировал фронтовой бомбардировщик «Ту-2». Во время городских занятий слушателю надлежало в урочный час потоптаться на площадке напротив полукруглого эркера этого здания, где его должны были скрытно опознать сотрудники наружного наблюдения и затем «вести» до места встречи с условным агентом или точки закладки тайника.
Насвистывая «Марш энтузиастов», Поскотин вышел со двора. Лёгкий морозец и яркий солнечный свет погожего дня придавали бодрости. Трудности начались уже при входе в метро, где молоденький сержант милиции долго выяснял откуда на голове у этого «пугала» взялся номенклатурный «пирожок». На выходе с «Бауманской» он предусмотрительно спрятал каракулевый головной убор в сумку и, лишь убедившись, что в дверях нет милиции, вновь натянул его на голову. Потоптавшись у точки опознания, нажал головку запуска таймера на своём раритетном хронометре и быстро пошёл в сторону горбатого моста через Яузу. Поиск проверочных мест оказался непростым занятием. Настоящий разведчик, ведя контрнаблюдение, не имел права оборачиваться, выглядывать из-за угла и вообще вести себя неестественно. Допускалось выявлять слежку при повороте на сто восемьдесят градусов при входе в подземный переход или метро. Не возбранялось обнаруживать «хвост», глядя в витрины или зеркала. Помня перечень инструкций, Герман нацепил пляжные солнцезащитные очки с самодельным зеркалом заднего вида и, обдавая себя морозными парами, вышел к Яузе.
«Мама, смотри, какой смешной иностранец!» — опознал слушателя, взбиравшегося на горбатый мост, жизнерадостный карапуз. «Вовочка, не кричи так громко, это неприлично! — одёрнула его мать и добавила, — Ты можешь его обидеть, а вдруг этот белый араб русский знает и потом всей Африке расскажет, какие в Советском Союзе невоспитанные дети». «А почему он белый?» — не унимался малыш. «Должно быть, отмылся, пока у нас учился, или без солнца чахнет…» Разведчик, знавший русский, был обескуражен. «До чего в этой стране мерзкие дети и тупые мамаши!» — подумал он и, спускаясь с моста, спрятал очки заднего вида в карман. Вскоре он отметил на карте несколько проверочных мест и, повертев в руках в общем-то бесполезный компас, продолжил путешествие по узким улочкам старой Москвы.
Поскотин бодрым шагом шёл по улице Кирова, изредка ныряя в подворотни в поисках мест для тайников или отрыва от наружного наблюдения. В облюбованных им местах доставал фотоаппарат и делал снимки пригодных для этого дела позиций. Он любил этот район. Академия живописи, «Чайный домик», Почтамт, «Дом фарфора». Герман поднимал голову и, прильнув к позолоченному окуляру театрального бинокля, любовался остатками лепнины, причудливыми узорами кованых оград и балконов, графикой фресок, проглядывающих через коммунальную побелку. Очередной раз нырнув в проходной двор рядом с магазином «Инструменты», он намётанным глазом обнаружил оперативную пару, — агента с оперработником, куривших под ажурной чугунной лестницей. Агент что-то говорил, а его куратор, зажав сигарету зубами, быстро записывал информацию в блокнот. Когда разведчик поравнялся со своим коллегой, сотрудник спрятал записи и, влюблено глядя на своего источника, нарочито громко произнёс: «Вчерашнюю „Комсомолку“ читали?.. Напрасно. Статейка интересная: „Карлсон вернулся“. В ней учёные наконец раскрыли тайны полстергейтса!» «Врут ваши ученые! — не удержавшись, съязвил проходивший разведчик, подмигивая опешившей паре. — А теперь — вольно! Продолжайте работать!» Он в очередной раз подивился стандартному виду советского чекиста: короткая стрижка, ухоженное лицо, однотонная одежда, светлая рубаха с галстуком, и до блеска вычищенные ботинки. Рядом с ним лохматый небритый агент в стираных джинсах, дутом пуховике и меховом картузе выглядел нелепым чучелом, но никто, кроме Германа, этого не замечал. Пройдя дворами к комплексу зданий КГБ на Лубянке, где, словно муравьи, сновали похожие друг на друга «рыцари плаща и кинжала», Поскотин прошёл к Кузнецкому мосту. Он долго бродил среди книжных развалов, где его изрядно испугал ушлый «чернокнижник», выскочивший из-под арки и предложивший «товарищу полярнику» купить подписку на «Альманах научной фантастики».
На Тишинском рынке Поскотина приняли как своего. Вместо искомых телескопа и карданных фотокамер разведчику предлагали побитые молью коверкотовые костюмы, джинсы, пошитые вьетнамцами в цехах «ЗиЛа», яркие наборы импортных открыток, залежи командирских часов и ржавые арифмометры. Проспиртованные и потёртые жизнью советские интеллигенты стряхивали перед ним пыль с древних инкунабул с житиями святых, шелестели пожелтевшими страницами сброшюрованных газет и журналов, пестревшими «ятями», мужчинами во фраках и пышногрудыми женщинами в корсетах. «Русское слово… Нива… Русская старина… Офицерская жизнь…», — шевеля губами, читал разведчик, подмечая боковым зрением возможные точки контрнаблюдения. «Та-а-ак, а это что у нас?» — дежурно спросил он у неопрятного лоточника, потянувшись к ветхой картонной коробке с оттиснутыми на ней изящными гравюрами и вензелями. «Ага-а-а! Значит, „Снежныя трубочки“ — прочёл он замысловатую надпись на крышке, — „Паровая фабрика Конфектъ и Шоколада… Товарищество Дэ Кромский, Харькив“, забавно…»
— Б-б-б-бердслей! — тряся подбородком, пояснил неопрятный заика, источая запах канализации из глубин ротового отверстия.
— Что-о-о, не понял?.. — протянул Герман, отстраняясь и кося глазом на дощатый общественный туалет, сквозь щели которого, вероятно, было бы удобно контролировать передвижение сотрудников наружки.
— Об-б-бри Бе-е-ердслей! — дохнул смрадом лоточник.
Покупатель уже разглядывал необычные рисунки. Его сразу же поразил сложный ритм размашистых лекальных линий и тончайших кружев. Вынимая один за другим вырванные из журналов иллюстрации и покрытые сепией времени листы ватмана, он всё более проникался симпатией к доселе неизвестному для него художнику.
— А кто он, твой Беслей?
— Бе-е-ердслей! — поправил заика.
— Понятно. Так кто же он?
— Ху-ху-ху… — зашёлся продавец, затем рывком вздохнул, намереваясь закончить слово, однако вновь, с упорством патефона с заезженной пластинкой, продолжил, — ху-ху-ху-ху…
— Довольно! Беру этого! — Герман указал пальцем на сравнительно чистый лист плотной бумаги с изображением толстого мужика в чалме и надписью наверху «Али-Баба».
— Оригинал! — внезапно справившись с дефектом речи, выпалил лоточник.
— Сам вижу, — с достоинством ответил покупатель, всецело полагаясь на свою интуицию в области изящных искусств.
— Т-т-т-тридцать! — выстрелил продавец.
— Трёшка! — отбил его выпад покупатель. — Видишь, у него пупок не прорисован!
— Авторская копия! Пу-у-упок сейчас дорисую…
— Себе нарисуй, любезнейший!
— Пя-а-а-атёрка!
— Заверни!
Выйдя с территории блошиного рынка, Герман почувствовал себя уставшим и голодным. Солнце скреблось о крыши домов. Быстро отметив на карте реперные точки маршрута и прокатившись по ней курвиметром, он отжал таймер на старинном хронометре. Пора было идти к сестре. Поскотин привычно полез за сигаретами, но его рука, легко войдя в накладной карман пальто также легко вышла в аккуратную длинную прорезь внизу. «Сволочи! — взвыл разведчик, — Деньги стырили! Хорошо ещё только червонец!» Он похлопал по внутренним карманам, прошёлся по брючным. «Дилетанты, шпана… — негодовал обворованный разведчик, направляясь к метро, — И после этого нам смеют говорить о моральном кодексе!»