Бермудский Треугольник
Шрифт:
Возвращаясь в метро домой, Поскотин, изредка возвышая голос над перестуком вагонных колёс, замешивал непослушными губами врезавшиеся в его память слова из песни: «Чому мен, Боже, ти крилець не дав? Я б землю покинув в небо злтав». Но ни взлететь в небо, тем более вернуться домой ему не было суждено. За две остановки до своей, он уснул.
Загулявший слушатель проснулся от тряски. Его голова болталась в разные стороны, а плечо тормошила чья-то когтистая лапа. «Не надо… больно!» — простонал он, открывая опухшие веки. На него смотрело строгое лицо мужчины в летах и в форменной фуражке. «Конечная! — видимо, не в первый раз произнёс это слово сотрудник метрополитена. — Вставай, алкаш, поезд отправляется в депо». Молодой человек повиновался и покорно направился к выходу, попутно размышляя, почему современная молодёжь слушает западную музыку, а на пьянках горланит народные песни. Машинально повернув направо, пассажир проследовал на автопилоте с десяток метров, пока не ступил на широкую лестницу. «Куда они дели эскалатор? — задал он себе резонный вопрос и, остановившись в раздумье, столь же логично на него ответил, — Снесли к чёртовой матери, канальи». «Осторожно, двери закрываются, — пропел механический женский голос, — следующая станция метро „Калужская“». Поскотин вновь спустился вниз и, наморщив лоб, проводил взглядом грохочущий состав с пустыми вагонами. «Одна-а-ако!..» — собирая в кучу расползшийся по мозговым извилинам остатки интеллекта, прокричал он в темноту туннеля. Словно услыхав его замечание, с противоположной стороны загрохотал встречный состав. «Станция метро „Беляево“, — вновь прозвучал механический голос, — Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны». «Та-а-ак… Выходит, это не „Бабушкинская“, — сделал первое открытие приходящий в себя пассажир. — И-и-ха! А куда делся мой пиджак?!» Это было его второе большое открытие. На всякий случай он оглянулся назад в надежде увидеть верхнюю часть костюма, но унылое шахматное однообразие мраморного пола не было потревожено ни одним посторонним предметом. Герман засунул руки в карманы брюк. Сигареты и спички на месте. Вот и мелочь даже оставили. Выходит, не совсем пропащий народ. «Ну как можно жить в этой стране! — в отчаянии воскликнула жертва ограбления. — В ней не ворует только ленивый». Смирившись с действительностью, он подошёл к краю платформы и стал ожидать поезда. «Похоже, обчистили ещё в депо, — вместе с чувством раскаяния, стали формироваться его первые здравые мысли. — Обобрали, и тем же поездом отправили в обратном направлении… Боже, но как болит голова!» «Молодой человек, покиньте помещение, станция закрывается!» — послышалось сзади. «Как же так? Я только что видел поезд, направлявшийся в центр». «Это последний, — равнодушно сообщила уборщица с огромной шваброй в руках, — Шёл бы по добру — по здорову, пока милицию не позвала».
Ночные приключения
На поверхности было прохладно и влажно. Пахло банными вениками, прелыми опилками и соляркой. Куда ни бросишь взгляд, — всюду стройка. Трактора и бульдозеры, будто подбитые танки, хаотично темнели у обнесённых забором новостроек и на брустверах вдоль котлована под новую линию метро. На газоне рядом с тротуаром виднелась бесформенная куча посечённых веток с поникшей, но всё ещё живой листвой. На некоторых из них сохранялись небольшие, с голубиное яйцо зелёные плоды. «Не пожалели даже яблоневого сада, — с грустью подумал выброшенный на столичную обочину молодой человек, — Отсюда и запах прелых веников».
Окончательно придя в сознание, он поспешил к автоматам с газированной водой. К его счастью в огромной пасти одного из них алмазной фиксой светился единственный гранёный стакан. «Алкашня!» — ругнулся Герман в адрес группы неопрятных теней, накрывавших невдалеке импровизированный стол на деревянной бухте из-под силового кабеля. Утолив жажду, он немедленно направился к телефонам. Дома никто не подымал трубку. «Спят, должно быть… Но пора уже подумать о возвращении». С транспортом проблем не было. Рядом с выходом из метро кокетливо мерцала зелёным глазом легковая машина. Разговор, начавшийся дружелюбным «Земляк, до Медведково добросишь?», завершился вполне ожидаемым «А не пойти бы тебе!.. Третий раз повторяю: ночной тариф — ночные правила! И деньги вперёд! А твоя беременная жена меня совершенно не интересует! Усёк?» Поскотину ничего не оставалось, как последовать совету бывалого таксиста.
Он шёл по обочине Профсоюзной, с интересом рассматривая размазанные ядовитым неоном силуэты домов незнакомого района. Перед беспечным прохожим неспешно разворачивалась ночная жизнь большого города. У режимного НИИ, согретые морковным светом циклопического плаката «Идеи Ленина живут и побеждают», смонтированного под самой крышей, гуляла молодёжь. Хрипели кассетные магнитофоны и бренчали гитары. Редкие зелёные островки небольших парков дышали томной негой от десятков разгорячённых тел, сплетённых страстью и сшитых несбыточными обещаниями. В самых темных арках величественных зданий сталинского ампира дежурили щипачи и гопники, изучавшие клиентуру, фланирующую в контролируемом ими секторе. Угольки их кошачьих глаз испуганно гасли при появлении патрульных милицейских машин, или щурились, провожая бестолковых дружинников, занятых брачными играми со своими подружками с красными повязками.
Герман вдруг преисполнился любовью к этому уютному ночному миру, который его окружал. Ему хотелось сделать что-нибудь стоящее и запоминающееся для его обитателей. Завидев, как из подворотни наперерез к впереди идущей парочке выскочил хлипкий субъект, с вызывающим фальцетом потребовавший у влюблённых закурить, он с решимостью христианского миротворца бросился вперёд. И когда разговор между представителями добра и зла перешёл на стандартное «а ты кто такой?», сунул в рот опешившему задире свою сигарету. Выплюнув подарок и осведомившись откуда этот козёл взялся, хулиган нанёс ювелирный удар миротворцу в пах. Поскотин охнул и согнулся, тут же получив двойной удар по лицу. С криком «наших бьют!» сорванец замахнулся снова, но был сбит отработанным приёмом бывшего инструктора по рукопашному бою. Поскотин, превозмогая боль, занимал привычную стойку. На помощь к шакалёнку спешила стая из трёх крепких ребят. Мгновенно перехватив летящую к его лицу ногу, Герман свалил первого нападающего головой на асфальт, второму, резко потянув его руку на себя, с хрустом провёл болевой приём. Третий, не дожидаясь своей очереди, метнулся в тень и пропал. Влюблённой парочки тоже не было видно. Зато поодаль, загораживая исполненный оптимизма плакат «Трезвость — норма жизни», стояли два интеллигентного вида милиционера, своими открытыми лицами сразу расположившие к себе победителя.
Поскотин встал и, широко улыбаясь, направился к ним. «Вот, порядочек навожу…» — не доходя до патруля, начал докладывать он. «Похвально… — одобрительно отозвался милиционер, как две капли похожий на главного героя фильма „Как закалялась сталь“, — сейчас ты поделишься с нами своими успехами!» — с этими обнадёживающими словами милиционер скрутил победителю руки и, сопровождаемый напарником, отконвоировал задержанного к жёлтому УАЗику. «Куда везём?» — равнодушно поинтересовался водитель. «В отделение на Воробьёвых горах» — также равнодушно ответил «киногерой» в звании старшины.
До МГУ ехали долго. Стражи порядка часто останавливались, проверяя дворы и места скопления отдыхающей молодёжи. В это время Герман без устали рассказывал пассажирам служебной машины трагические перипетии своего голодного детства, героические подробности службы на далёкой погранзаставе под Марами. Лёд отношений между задержанным и его конвоирами начал таять лишь когда отчаявшийся и запутавшийся в собственных фантазиях Поскотин коснулся своих взаимоотношений с тёщей. Отталкиваясь от светлого образа доброй и покладистой матери своей жены, арестант описал столь свирепого монстра, что седоки на УАЗике стали наперебой давать рекомендации, как извести со света столь мерзкое создание. После того как Герман, не надеясь на память, попросил ручку, чтобы записать самые эффективные способы, доверие между служителями Закона и их жертвой было окончательно установлено. «Ладно, — смиловался симпатичный старшина, — давайте отдадим его на поруки общественности, и, обращаясь к задержанному, строго предупредил, — А вы, молодой человек, впредь не применяйте приёмы каратэ на советских гражданах! Каратэ в Советском Союзе запрещено!»
Вскоре появилась и общественность. У главного корпуса Университета гуляла комсомольская свадьба. Скрипнув тормозами у толпы подвыпивших родственников молодых, патрульная машина исторгла из чрева не верящего в счастливое освобождение Поскотина. «Кто тут старший?!» — зычно крикнул в толпу сержант милиции. «Ну я!.. Если никто не против», — отозвался крепкий мужчина преклонных лет с вышитым полотенцем через плечо.
— Принимай, отец на поруки!
— Так у нас, чай не колония, а свадьба как-никак!
— Самое место перевоспитывать! Парень надёжный, проверенный, каратист. Если что — от хулиганов защитит.
Уже через пятнадцать минут, Герман был своим на студенческой свадьбе, а через час встречал рассвет на смотровой площадке. Вглядываясь в панораму пробуждающейся Москвы, он был преисполнен счастливыми предчувствиями и ощущениями своей вечной молодости. Когда утренние соловьиные трели сменило воронье карканье, ночной путешественник вышел к метро. Первым поездом он отправился домой.
Измена
По возвращению Германа ждал сюрприз. Дом был пуст. С первыми перебоями сердечного ритма пришло осознание, что он остался один. Квартира была прибрана. На столе лежал конверт, рядом — лист с детскими каракулями. «Папа я тебя люблю извени за паламатый…» Письмо не было дописано. Поодаль лежали цветные карандаши, которыми сын выводил печатные буквы, а сверху — «паламатый» будильник. С книжных полок исчезли семейные фотографии.
Пора было вскрывать конверт, но душевных сил оставалось разве что на пару сигарет, которые он молча выкурил на кухне. Обнаружив исчезновение соковыжималки, Поскотин впал в глубокое уныние. Репродуктор на стене, откашлявшись помехами на линии, рассказал о параметрах орбиты космического корабля «Союз Т-9», затем, несколько смягчив тон — о первых днях пребывания Саманты Смит в СССР. Справившись с подступившей тошнотой, брошенный муж — а в этом он уже не сомневался — вернулся в комнату.