Бермудский Треугольник
Шрифт:
— Заметно… Ты что-нибудь о «Кембриджской пятёрке» слышал? — переходя на «ты», спросил хмелеющий старик.
— Это которой Ким Филби руководил?
— Орлов ими руководил! Александр Орлов, один из лучших советских разведчиков. Он этих юношей там в университете и завербовал. Его настоящее имя Лейба Лазаревич Фельдбинг и не смей его путать со Львом Давидовичем Троцким!
— Я постараюсь…
— То-то же!.. Но я не об этом… Вот уж кто джентльменом был. Ему бы в Букингемском дворце придворным этикетом заведовать… Барин! Слуг держал, два раза на дню сорочки менял… И кто бы мог подумать, что этот аристократ духа родился в бедной семье раввина на окраине Бобруйска!
— Да-а-а, уж!.. А где ж он сейчас? Поди, в генерал-лейтенантах ходит?
— Не довелось. Сбежал!
— Как сбежал?! Выходит — предатель?!
— Выходит, когда не туда входит! — в приступе раздражения съязвил ветеран разведки. — В нашей профессии всё не так, как в привычной жизни. Мы, выражаясь образным языком, существа из параллельного мира, где даже честность и порядочность — явления относительные. Ты можешь представить перебежчика, который не сдал ни одного агента, не передал ни одного секрета противнику?.. Предал не предав! В этом и состоит парадокс профессиональной разведки!
Наступила пауза. Старик тяжело дышал, а Герман лихорадочно перебирал варианты выхода на темы, в которых он мог, не опасаясь проявить некомпетентность, озвучить тройку-другую логически связанных предложений.
— Ефим Моисеевич, а Орлов не мог стать жертвой сионистских козней? — сомкнув над переносицей брови, выбросил пробный шар слушатель, но, заметив устремлённые на себя глаза с отпавшими от склер веками, в очередной раз осёкся.
— О чём вы говорите, юноша?! — вновь начал оживать старик. — Начитались резолюций Антисионистского комитета, этого сброда, что собрал выживший из ума Драгунский? Уясните же, наконец, что до тридцать седьмого года в разведке ВЧК-НКВД работали одни евреи. О каких сионистских кознях может идти речь? Эти люди составляли элиту ленинской гвардии. Если бы не Сталин, они подняли бы на дыбы весь мир! Весь мир был бы нашим! И этим миром правил Коммунизм!
Герману, несмотря на возвышенный пафос его собеседника вдруг стало жутко. Он совершенно не возражал против светлого будущего, но в рамках собственной страны. Ему было в ней уютно и он не имел ничего против со временем понежиться в ожидаемом коммунистическом раю. Но как быть с Битлз? Или с тем же Фредди Меркьюри из «Квин»? Они бы и при социализме зачахли… А про Коммунизм и говорить не приходится. В нём бы не было места ни Сальвадору Дали, ни Майклу Джексону, ни диснеевской Белоснежке, ни его любимой «Аббе». Нет уж, пусть себе гниют потихоньку, лишь бы нас не трогали. Увлечённый своими мыслями, молодой человек пропустил начало очередного монолога странного «привата».
— …без них не было бы ни прогресса в науке, ни революций. Бунты, восстания черни — пожалуйста, но не революции. Только им доступны компромиссы между добром и злом. Их гениальность, попирая плебейскую мораль, даёт направление эволюционному развитию…
Герман, уже ничего не воспринимая, со страхом наблюдал за одержимым соседом. А того всё несло.
— …наш загнивающий мир спасёт новая революция! Революция под знаменем Маркса и Ленина! Революция, взлелеянная ядром нашей сознательной агентуры под знаменем свободы, равенства и братства! — исходил лозунгами окосевший старик, отбивая такт своим восклицаниям ударами кулака по столу. Вдруг он затих и снова уставился воспалённым взором в оробевшего напарника. — И запомните, молодой человек, революция неизбежна! К сожалению, не сейчас, и даже не скоро…
— А когда стоит ожидать, простите? — искренне полюбопытствовал оперработник.
— Когда у людей бороды отрастут!.. Особенно у студентов!.. Что вы на меня уставились? Студенты — те же дельфины. Кто рыбкой поманит, за тем и поплывут. Мозгов-то нет, одни гормоны. Так, что, батенька, всякая революция затевается обросшими интеллигентами и агентами спецслужб, как я уже упоминал. Пока народ бо?сым на лицо ходит, перемен не жди, а как патлы отпустит, тогда всё и завертится!..
Ефим Моисеевич все ещё бормотал, но уже заметно клевал носом. Его глаза стекленели и он всё больше походил на старую нахохлившуюся сову, спрятавшуюся в ветвях перед ночной охотой. Чтобы привести «привата» в чувства, Герман вежливо покашлял.
— У тебя любовница есть? — не поднимая головы, внезапно отозвался старик.
— Как?
— Любовница, спрашиваю, у тебя есть?
Застигнутый врасплох, Поскотин зарделся.
— Нет ещё…
— Плохо!
— Но я работаю над этим.
— А врать умеешь?
— Не без этого?! Приходится иногда…
— Значит не безнадёжен!
— В смысле?
— На агента-нелегала не потянешь, однако где-нибудь в Найроби третьим секретарём посольства работать сможешь.
Герман обиделся и даже отдёрнул руку, потянувшуюся к графину.
— Почему это нелегалом не могу?
— Гнильцы не хватает… Нелегал обязан овладеть всеми пороками, выработанными человечеством!
— Не много на одного будет?
— В самый раз. Фуршетились мы тут с одним руководителем нашей нелегальной разведки. Всё бы хорошо, да сцепились на принципах. Тот дурень, всё хвастал, мол, лучших из лучших в нелегалы подбираем: вожаков комсомольских, отличников, да ленинских стипендиатов. И чтоб в спорте — разрядник, и в музыке — лауреат. Баб, значит, чтоб не портил и классиков с полуоборота цитировал.
— Так и впрямь лучшие из лучших…
— Дерьмо это, а не кадровый подбор. Разведчик, как и святой, обретают силу, лишь познав в полной мере от добра и зла. Отличники и передовики производства спалят себя и агента на выполнении первого же задания. Да, кстати, а тебя на кого готовят?
— На советника.
— Советника посольства?.. Шутишь!
— Советника органов безопасности Афганистана.
— Тогда что я перед тобой бисер мечу?
— Вам лучше знать.
Старик откинулся и, накатывая полушариями седых волос на горизонт, бережно уронил голову на грудь. Герман подозвал официанта; добавив к казённым деньгам, выделенным на мероприятие, свои кровные, расплатился, после чего приготовился внимать очередным откровениям «привата», но тот уже спал.
Богословские штудии
После напряжённых и эмоционально насыщенных занятий в городе жизнь слушателей разведывательного института, утратив ярмарочную пестроту шпионских страстей, окрасилась в блёклые цвета зыбких будней, в которых редкие моменты оживления случались не чаще, чем парадный беж сторублёвой купюры в потёртом портмоне советского труженика. Рутина учёбы микшировала естественные человеческие страсти; занятия по спецдисциплинам, где бывшие матёрые разведчики приоткрывали пологи над сокровищницами тайн зарубежных разведок, были столь же скучны, как и школьные уроки биологии, где добрая учительница пыталась привлечь внимание класса к плакату с изображением дождевого червя в разрезе.