Бермудский Треугольник
Шрифт:
— И что, у тебя всё, как у этой бабы с веслом? — нарочито грубо осведомлялся он у молодой женщины, прильнувшей к Герману.
— До последней складочки! — счастливо откликалась модель.
— И это?..
Но получив подзатыльник от Надежды, Мочалин переключился на своего друга, настаивая слепить ему предмет его любви.
— И чтоб тоже «без ничему»… — добавил он, преданно смотря в глаза своей подруги.
— С удовольствием! — откликнулся друг, — но сперва мне надо досконально изучить натуру, чтобы не оставалось ни одного потаённого уголка…
Теперь уже Герман словил два подзатыльника и один пинок от преисполненной благодарности модели.
Странным образом этот невинный трёп возбудил компанию молодых людей. В просмолённом советским бытом воздухе отчётливо запахло мускусом феромонов. «Опять за своё… — проворчала Вероника, направляясь в прихожую, — пойду и я своего борова растолкаю…»
Через полчаса счастливые и уставшие Герман и Ольга вновь сидели на кухне. Так и не уняв сердцебиение, они с наслаждением пили шампанское. Их свободные кисти рук, словно продолжая любовные игры, переплетались пальцами, легко вздымались, прижавшись ладонями и снова опадали друг на друга.
— Ты знаешь…, - начал Герман, но вдруг осёкся. Ещё мгновение и могло произойти непоправимое. С его уст едва не вырвалось имя «Татьяна».
— Что? — ободрила его молодая женщина, вновь скрестив пальцы их рук.
— Понимаешь, Зайка, — продолжил он, не замечая, как её рука дёрнулась и высвободилась из его, — мы всё же совершили непоправимое!
— Не обольщайся, Кролик, никогда не поздно всё исправить! — вдруг со злостью ответила Ольга и, не переводя дыхания, выпалила, — ты с ней спал!
— С кем?
— С женой!
— Нет!.. Нет ещё…
— Врёшь!
— А что мне оставалось делать?.. Долг, понимаешь…
— Я всё понимаю! Долг, говоришь… — с искажённым лицом парировала разъярённая женщина, — Выходит, Зайка приехала и теперь с ней каждый день можно вступать в законные сношения?!
— Ну, почему же каждый день?..
— Фу, замолчи! Какая низость!.. Гадость! Гадость!.. — повторяла она, с каждой секундой впадая в ещё большее раздражение. — Меня мой тоже в прошлом году Зайкой назвал… когда со своей кадровичкой изменил…
Ольга в ярости вскочила. Герман попытался её удержать, но она резко вырвалась и выбежала из кухни. Обескураженный молодой человек вновь опустился на стул и достал сигарету. Из комнаты слышались голоса. Хрипловатый Ольгин тонул в монотонном бубнении второй пары. Вкус сигареты был отвратительным. Во рту отдавало кислятиной и драло горло. Поскотин в раздражении раздавил окурок в миске с кошачьим кормом. «Мальборо! — мелькнуло в голове. — Какую только гадость не курят на этом Западе!» Он вытащил из кармана дарёную пачку «Кэмел» и понюхал её. Должно быть, такая же! — и бросил её на стол.
Голоса за дверями усилились. Послышалось шарканье.
— …я этого не выдержу! Я брезгливая! — слышался высокий с хрипотцой голос оскорблённой женщины.
— Привыкать надо… — назидательно отвечал Вениамин, открывая дверь, — не ты первая, не ты последняя!
— Как он может после этого ко мне прикасаться?!
— Оленька, Оленька, послушай, — пыталась успокоить подругу Надежда, замыкавшая согласительную комиссию, — ты же с Мишей тоже не только телевизор смотришь.
Внезапно Ольга остановилась в дверях и закрыла лицо руками.
— Я больше так не могу! Не могу и не хочу!
— Кого? — полюбопытствовала Надежда.
— Мишу!.. Теперь я буду как бревно… Закрою глаза, словно меня это не касается…
Герману стало дурно. Как же д'Артаньян и Констанция Бонасье? Тоже под своим галантерейщиком бревном лежала? Почему Дюма о главном умолчал? Господи, а как же Анна Каренина, Лиля Брик?.. Выходит, все женщины лгут? Даже лучшие… даже Наташа Ростова? А мужики? На последний вопрос ему почему-то не захотелось искать ответа.
— Ты что стоишь, как немой укор?! — вывел его из задумчивости Вениамин, — Принимай свою любовь взад! — И вдруг, увидев пачку импортных сигарет, тут же забыл о своей посреднической роли. — «Кэ-э-эмел!» — пропел он, — Отборный табак, запах поцелуя и возбуждающее послевкусие…
— Забирай! — бросил Герман, приближаясь к Ольге, — Что будем делать? — спросил он её.
— Любить… — покорно ответила она, — Только ты постарайся хотя бы не каждый день. Ну, понимаешь… Раз в неделю — с вас достаточно!
Инструктаж
Близились первые «боевые» выходы в город под контролем сотрудников наружного наблюдения. Слушатели готовились к выезду на «Виллу» — так назывался секретный объект, где целую неделю жили на казарменном положении слушатели развединститута, проходившие городские занятия. Герман в который раз перекраивал маршруты, стараясь оптимизировать их для эффективного выявления слежки и отрыва от неё. Всем слушателям предстояло пройти пять маршрутов, заложить два тайника и встретиться с условным агентом. Роль агентов исполняли бывшие сотрудники разведки, вышедшие на пенсию. Учебные агенты по какой-то причине именовались на институтском сленге «приватами».
В последнюю неделю перед началом городских занятий куратор отделения, полковник Геворкян готовился принимать зачёты по закладкам и контейнерам, в которых должны были храниться шифры, тайнопись, микроплёнки и прочая шпионская мелочь, изучение которой уже успело набить оскомину первокурсникам.
«Место для тайника выбирается, исходя из следующих критериев, — с интонациями простуженного медиума излагал основы древнего ремесла бывший резидент в Афинах, вышагивая между рядами столов перед изнывающими от тоски слушателями, — доступность, скрытность и обыденность. Ваше появление в районе закладки тайника должно быть безупречно аргументировано и не вызывать подозрений. На короткое время вы обязаны выпасть из поля зрения любых возможных наблюдателей и при этом иметь как минимум два отработанных маршрута для отхода в случае выявления опасности. Перед тайниковой операцией необходимо убедиться в том, что за вами отсутствует наблюдение со стороны противника». Герман машинально конспектировал рекомендации бывалого разведчика, оставаясь погружённым в тончайших сферах, где полновластно хозяйничали пернатые амуры. «Контейнер не должен привлекать внимания, — продолжал Геворкян, — и не представлять интереса для окружающих. — Полковник на минуту остановился. — Хотелось бы привести конкретный пример ошибочного выбора предмета для изготовления контейнера. — Слушатели с облегчением отложили ручки и откинулись на спинки стульев. — Один из ваших нынешних преподавателей в годы разведывательной юности решил проводить тайниковые операции в сельской местности на востоке Франции, если не ошибаюсь — в Бургундии. В качестве легендированного места посещения он избрал винный погреб одного фермерского хозяйства, в который наведывался за покупкой „Божоле“ — молодого вина для нужд нашего посольства. При подъезде к ферме разведчик на машине нырял в ложбину, тем самым скрываясь от посторонних взглядов, проводил тайниковую операцию и, завершив её, вновь превращался в обычного советского дипломата. В качестве контейнера он избрал небольшой гранитный камень, вот посмотрите на его фотографию, товарищи… Итак, гранитный камень, который… который… Товарищ Терентьев, что вы там пишете?» «Я не пишу, товарищ полковник, я зарисовываю». «Кого?» «Камень, товарищ полковник!» Пожилой армянин несколько раз недовольно погонял верхней губой седую щетину своих усов, после чего, в раздражении повернулся спиной к художнику и продолжил: «Означенный камень уже несколько лет пылился на обочине дороги. Сотрудники оперативно-технического подразделения просверлили в нём полость и вслед за тем изготовили для него камуфлированное запорное устройство. После первой же закладки секретных материалов контейнер исчез. В резидентуре было объявлено чрезвычайное положение. Наш агент получил указание срочно покинуть Францию. Оперработник и приданные ему силы были брошены на поиск секретного изделия. Разведработа в стране была парализована. Камень нашли спустя семь месяцев. За это время посольство запаслось молодым вином на многие годы вперёд, а доход фермерского хозяйства утроился. И тогда мало кому могло прийти в голову, что весь этот тревожный период секретное изделие использовалось в качестве гнёта для изготовления козьего сыра». Полковник Геворкян добродушно поглядел на своих воспитанников, но, заметив Терентьева, тянувшего руку, насупился.