Бесконечная одержимость
Шрифт:
По крайней мере, не такой.
— Не хочешь рассказать мне все? — Спрашиваю я, когда мы с Львом выходим из машины. Он хмыкает, и на мгновение мне кажется, что он собирается отправить меня вслепую. Но потом он кивает:
— Парень низшего звена. Я даже не знаю его гребаного имени, честно говоря. Он должен был помогать обеспечивать безопасность последней партии женщин. Следить за федералами или кем-то еще. Он, блядь, не очень хорошо справился со своей работой, так как ту партию арестовали. Троих наших лучших парней прижали, и осталось куча разъяренных клиентов, которые не получат своих девочек. Мы думаем, что он кого-то предупредил.
— Думаешь, он настолько глуп, чтобы сделать это?
Лев пожимает плечами.
— Может быть. А может, кто-то добрался до него и напугал. В любом случае, он наверняка пел раньше и будет петь тебе сейчас. Дай нам знать, что случилось, чтобы мы могли вычислить других предателей и вернуть шоу на дорогу.
Я мрачно киваю и следую за Львом на склад, держась на шаг позади него, чтобы успеть разобраться со своими мыслями до того, как окажусь там. Дело в том, что я точно знаю, что произошло. Тот бедный ублюдок, который сейчас разлетится на куски, не давал наводку федералам — по крайней мере, если и давал, то не только он один.
Первоначальная наводка исходила от меня.
Вот уже несколько месяцев я работаю под прикрытием, передавая в полицию и ФБР сведения о преступной деятельности моего отца — по крайней мере, о деятельности, непосредственно связанной с торговлей людьми, в которую он вовлечен. Я не пытаюсь полностью разрушить его империю — честно говоря, мне плевать, продает ли он оружие ирландцам или торгует наркотиками. Меня все это не волнует. Но я провожу черту, когда он продает женщин.
Как только он занялся этим бизнесом, я решил закрыть его.
Когда я вхожу на склад, в груди у меня все сжимается. Несмотря на прохладу снаружи, внутри металлической конструкции жарко и душно, сильно пахнет кровью и мочой. Один взгляд на человека, висящего передо мной, и темное пятно на штанине его брюк — и я понимаю, почему.
А еще я чувствую себя дерьмом из-за того, что с ним сейчас произойдет. Но у меня нет выбора. Ради высшего блага и все такое. Для моего блага, потому что если кто-то узнает, чем я занимался, то вместо него там буду висеть я.
Этого я допустить не могу.
Я не самоотверженный человек. Мне не доставляет удовольствия тот факт, что этот человек вот-вот умрет, но я не из тех, кто отдаст свою жизнь за него или за кого бы то ни было. И так оно и будет, если моя семья узнает правду о том, чем я занимался.
По правде говоря, я, вероятно, дам ему лучшую смерть, чем они дали бы мне. В любом случае, он не чист на руку. Никто из тех, кто работает на мою семью, не чист. И скорее всего, если я хорошенько покопаюсь, то найду на него что-нибудь такое, за что его стоит повесить.
Когда я приближаюсь, мужчина извивается в сковывающих его путах, его глаза расширяются от страха.
— Я… я ничего не знаю, — бормочет он, его босые пальцы на ногах скребут по бетону, когда он рефлекторно пытается оттолкнуться от меня. Как будто от меня можно уйти. Как будто он может хоть что-то сделать, чтобы избежать своей участи.
Однако у человека есть только три реакции на подобную ситуацию. Бороться, бежать или лепетать. Он не может сделать ни одного из первых двух вариантов, и это лишь вопрос времени, когда он перейдет к третьему.
Все они так делают, в конце концов. А все остальное никогда, никогда не срабатывает.
Я пока игнорирую его и иду к столу в одной из сторон склада.
— Разложите брезент, — обращаюсь я к одному из солдат, стоящих вокруг и наблюдающих за разворачивающейся перед ними сценой, и слышу тяжелый стук сапог по бетону, когда они вскакивают, чтобы повиноваться. Я чувствую взгляд Льва на своей спине. Теперь, когда я знаю ситуацию, я понимаю, что он наблюдает за мной в поисках нерешительности. Ищет хоть какой-то признак того, что это личное.
Сложность работы информатором заключается в том, что иногда есть информация, которую никто за пределами семьи не знает. Иногда информация распространяется среди членов семьи именно по этой причине — чтобы мой отец знал, если кто-то ее сливает. А это очень деликатная вещь — подсунуть федералам информацию, которая поможет, и при этом не проболтаться, чтобы моя семья знала, без тени сомнения, что среди нас есть крыса.
Дело в том, что я из тех крыс, которых трудно поймать в ловушку.
Я слышу тихий стон, который издает человек за моей спиной, когда я поднимаю металлический ящик с инструментами на стол и открываю крышку. Я мог бы сделать все, что собираюсь, с помощью ножа на поясе и плоскогубцев, которые уже лежат на столе, но заставить кого-то говорить — это в большей степени шоу, чем что-либо еще. Вид того, как я открываю этот ящик с инструментами, перебирая их внутри, заставляет человека за моей спиной задуматься о том, что может быть дальше. Это подталкивает его к тому, чтобы спеть скорее раньше, чем позже.
По правде говоря, я не использую и половины того, что здесь находится. А может, и вообще ничего. Во всяком случае, не на этом парне. Но он этого не знает.
Я беру плоскогубцы, лежащие на столе, и направляюсь к нему, по пути хватая металлический складной стул за спинку. Я ставлю его рядом с ним и смотрю на его бледное лицо и налитые кровью, расширенные глаза.
Я опускаю щипцы на стул с тяжелым стуком, и он дергается, дребезжа цепями, на которых висит. Пальцы его ног снова заскрежетали по бетонному полу.
— Сейчас, сейчас. К тому времени, как я с ними закончу, твои пальцы будут уже изрядно потрёпаны. Не стоит торопить события. — Я тянусь к охотничьему ножу на поясе, медленно вытаскиваю его из промасленных кожаных ножен и вижу, как его глаза опускаются вниз, расширяясь так, что кажется, будто они могут выскочить из черепа.
— Пожалуйста… — стонет он. — Пожалуйста, пожалуйста…
Я усмехаюсь, проводя кончиком пальца по зазубренному краю лезвия.
— Забавно, знаешь ли, — бормочу я, поднимая нож и упирая его кончиком в ложбинку его горла. — В жизни бывает только две ситуации, когда я слышу от кого-то подобные мольбы. Первая — это ситуация, подобная этой. Человек, связанный на моих глазах, которому собираются задавать всевозможные вопросы. — Я опускаю нож вниз, зацепив лезвием его промокшую от пота футболку, и начинаю ее разрезать. — Другая — это красивая женщина в моей постели, вся мокрая и ждущая, когда я дам ей все, о чем она умоляет. Забавно, но…