Беспокойство
Шрифт:
— Сынок, подойди, — позвала Любовь Ивановна.
Сергей шагнул к Николаю Михайловичу и вдруг остановился: не было противогаза, не было кубиков в петлицах и не было кобуры, перед ним стоял пожилой человек с протянутыми вперед руками. Только голос папин, и в мыслях рисовалась машущая мельница, застава, Анюта с косичками и опять папин голос: «Разбойник, разбойник, я же за тобой следом шел, думал, куда тебя фантазия понесет».
— Сережка! — наконец крикнул Николай Михайлович.
— Папа!
И опять эта пелена, желтая…
— Ах, ты, Сережка, Сережка.
— Фрося, твой выход.
Конечно же, это Серж! Фрося прихорашивалась перед зеркалом: она еще не видела его, по по голосу сразу узнала — Серж всегда так поступал: остается пять минут до выхода, и он тут как тут.
— Серж, помоги мне застегнуть пояс.
Она почувствовала его горячую руку, теплая волна прокатилась по шее.
— Смелей, смелей, среднюю пуговицу. Да быстрее. Молодец!
Фрося повернулась к Сержу и расхохоталась оттого, что он покраснел от смущения, и, видимо, оттого, что ей с ним весело.
— Пожелай мне успеха.
— Желаю самого громкого, аплодисментов и выходов на бис.
— А что еще скажешь?
— Я очень тебя…
— Нет, нет, это я знаю, не надо. Ты разве забыл, что сегодня исполнилось ровно пять месяцев, как мы познакомились. Ах ты, несчастная заграница…
— Нет, нет, я не забыл! И мы пойдем сегодня на всенощную гулять, бродить. И при синем свете луны ты будешь казаться мне русалкой.
— Казаться? — Она вновь рассмеялась. — Только казаться?..
Красная лампочка просигналила ее выход. За дверью ожидали партнеры. Он поспешил сказать:
— Я, как всегда, нахожусь во втором ряду, второе место от выхода.
— И потом мы пойдем…
— Обязательно, на всенощную…
…Серж вернулся на свое место. Ожидая выхода Фроси, он как-то не сразу обратил внимание на то, что рядом с ним сидит уже новый сосед: первое отделение на третьем месте сидела пожилая женщина, которая то и дело высказывала недовольство и все собиралась уйти. Фросина группа почему-то задерживалась. Объявили выход: «Александр Верхневолжский и его питомцы». Такое случается. «Возможно, кто-то из Фросиной группы оказался неготовым и попросил отсрочку или так вдруг решила администрация», — подумал Серж и повернулся в сторону соседа…
— Синявкин? Константин Федотович!..
— Шумилов… Слышал, слышал, оказывается, в цирке работаете… Прекрасно, прекрасно. Рад за вас, артист!
— А вы что же, не уехали?
— И не собираюсь. В городе устроился, на винном заводе дегустатором.
— Шутите! Для этого надо иметь специальное образование.
— А я нюхом определяю. Обоняние у меня высшего класса. Конечно шучу, техником по эксплуатации механизмов зачислили… Давай смотреть Верхневолжского и его питомцев… Хороши собачки! Ишь, черти, что вытворяют!
Он замолчал, как бы поглощенный блестящей работой собачек. «По всему видно, и сегодня не придет», — с досадой подумал об Архипе Серж. И все же на всякий случай, как бы уже по привычке, извлек из кармана газету. Пошевелился и Синявкин. Сержа обдало жаром: Синявкин протянул ему газету за 1 января… Серж еще не успел подумать, как ему поступить, а Синявкин прошептал:
— Архипа ждете? Не волнуйтесь, я Архип. Давайте вашу газету… Видали, как он выдрессировал собачек. Это невероятно! Вот дают так дают! Черти, все понимают, только сказать не могут.
Объявили выход Фросиной группы. Серж вздохнул с облегчением: «Слышишь, Хьюм, состоялось». И стал аплодировать акробатам изо всех сил. А Синявкин на ухо:
— Вместе выйдем, ангелочек.
За кулисами резь в глазах усилилась. «Нет, надо было бы сразу уйти домой. Любаша, это невероятное злодейство!» Николай Михайлович взялся за лоб — жар невозможный. Щель, сквозь которую смотрел Андрей Петрович на арену и сидящую публику, еле-еле видна.
— Рядом с ним должен быть Синявкин Константин Федотович. Посмотрите, Николай Михайлович, там он?
«Липкие руки, лихорадит всего», — подумал Шумилов и шире отвернул занавес. В глазах посветлело, и он с трудом опознал Сержа, но никак не мог рассмотреть Синявкина.
— Нельзя ли свет увеличить? Андрей Петрович, я ничего не вижу… — Шумилов повернулся к майору. — И вас не вижу…
Кто-то взял его под руку, повел на улицу по лесенкам и коридорам. Он хотел спросить, кто это его ведет, но не стал спрашивать. Думая о Серже, он вдруг вспомнил рассказ жены о приснившемся кукушонке.
— Верно, кукушонок, да еще с начинкой…
Его успокоили. Еще кто-то подошел.
— Степан, вызовите машину. Будем брать здесь. — Это голос Андрея Петровича.
— Машина за углом. И для Николая Михайловича вызвана санитарная.
— Пока не отправляйте меня. Я хочу… — Шумилов хотел сказать «посмотреть», но лишь заскрипел зубами.
…Серж, конечно, заметил Николая Михайловича и не мог пройти мимо. Людей, стоявших возле Шумилова, он принял за обычных знакомых Николая Михайловича. Подошел вместе с Синявкиным, сразу обратил внимание на отсутствующий взгляд у Николая Михайловича. Но не это его потрясло, превратило лицо Сержа в гипсовую маску… Перед ним стоял Шредер. А рядом со Шредером… Прямой. Тот самый, который в сквере напомнил ему отцовскую походку. Прямой стоял с заложенными за спину руками. И Прямой, как понял Серж, догадался, что произошло: он метнул на Синявкина недобрый взгляд. А Серж подумал: «Так вот он какой Архип… Сидели в сквере на одной скамейке. Хьюм, какой узел они развязали». Он подумал об этом почему-то не со страхом, а с досадой на то, что быстро все это случилось.
В цирке еще шло представление, на улице было безлюдно и тихо. Головокружительной погони не состоялось, душераздирающего скрежета машин публика не слышала… «Хьюм, у них здесь все по-другому…»
Мысли Сержа прервала Фрося. Она стояла на противоположной стороне улицы и, еще не зная, что произошло, звала:
— Дядь Коль, отпустите его… Сержа!
Серж вновь посмотрел на Николая Михайловича, на его неподвижные глаза, на руки, чуть вытянутые вперед, словно бы ищущие, нет ли впереди опасного препятствия. «А Стенбек, похоже, выиграл. Стенбек, этот человек теперь не опознает тебя».