Беспокойство
Шрифт:
Дядя Вася заметил:
— И охота тебе, Иван Петрович, отпуск на это тратить?
Туров, совсем еще молоденький лейтенант, с очень спокойным лицом серьезно сказал:
— Я экспериментирую, товарищ подполковник, научный опыт ставлю.
А Сашко опять о своем: «Какая же это граница! И мама тоже опыты ставит в своей клинике. И Алешка, наверное, такой же мальчишка, как в нашем классе. Только вот слишком домашний, тихоня наверное».
Не спеши, Сашко, так думать об Алешке, сыне коменданта. И граница для тебя раскроется, и ты увидишь ее подлинную жизнь.
— Если идти прямо и прямо, куда попадешь?
Смешная Сашко… Сколько можно спрашивать… Там заграница. Самая настоящая заграница, и люди там не по-нашему живут.
— А вот в прошлом году к нам из-за границы приходил бедный крестьянин. По фамилии Кайши. И мы его лечили. «Наша ваша — большой друг».
Сашко не верит.
— Он же чужой!
Эх, ты, подсолнух! Алешку учишь. Он знает, как отличить своего от чужого.
— Ты следы читать можешь?
— Я книги читаю…
— Это каждый может. А вот следы? — настаивает Алешка, хотя убежден: Сашко не знает о следах.
— Выдумщик! — качнула рыжей головой Сашко.
Кругом лес, кудрявый, темный. Есть и непроходимый. Не каждого пограничника туда посылают. Алешка не раз просил отца: «Слышь, Добрыня… — иначе отца он не зовет. Добрыня — и только, — возьми, хоть одним глазом посмотрю». На что Добрыня: «Ой, бесенок, когда-нибудь возьму ремень». Алешка в ответ: «Приветик, Добрыня!» И был таков.
У Сашко лицо в конопушках, глаза — темные пуговицы. Волосы огнистые. Алешка никак не может понять, почему так — глаза черные, а волосы, как лепестки у подсолнуха, желтые. И все же она нравится Алешке: может, тем, что с первого дня безропотно подчиняется: только позови — пойдет куда угодно.
Они сидят на крыльце комендантского дома. Ожидают лейтенанта Турова. Он все же приехал сюда, целыми днями возится с Диком.
Алешке жалко Дика. Он помнит его еще щенком… Теперь пес начинает срываться в работе — не всегда берет след. Алешка просит отца не списывать Дика. Туров тоже советует — еще рано, Дик — умная собака.
Сашко опять свое:
— А собаки разве стареют?
Эх, Сашко, за лето ты еще по то увидишь, еще не то услышишь. Туров лишь подумал об этом, сказал другое:
— Ну, пошли тренировать Дика.
Ребята только этого и ждали.
— Бери поводок, — предложил Туров Сашко.
Дик осклабился. Узнал, значит, Сашко. Вчера она гладила его по спине и тайком от инструктора Бабаева дала кусочек колбасы. Правда, пес колбасу не взял, но посмотрел на нее умными добрыми глазами.
С верховья реки надвигались сумерки. Но закат еще пламенел, и отсветы его падали на кудлатые деревья, обнаженные корневища, бесшумно колыхались на отмелях. Еле угадывался противоположный берег — тонюсенький сероватый мазок. На его изгибе комариком, вставшим на дыбки, виднелся человек. Добрыня следит за ним уже более часа, следит потому, что он видел его на этом месте и вчера, и на прошлой неделе замечал здесь на изгибе.
— Вас… ич… ич…
Река широкая, и голос человека, обессиленный расстоянием, едва долетал. Но Добрыня понимал: «Василий Иванович» — кричали ему, Добрыне.
Позади, на тропинке, скрытой густой, выше человеческого роста травой, пританцовывал озябший Алешка.
— Аля-ля, аля-ля, вышла кошка за кота… За кота-котовича, за Иван Петровича…
В машине Алешка прижался к широкому и теплому отцовскому плечу, дохнул в ухо:
— Следы закрыл?
Добрыня отрицательно качнул головой.
— Значит, Иван Петрович правду сказывал…
— А что он говорил?
— А так…
— Все же?
— Не скажу.
— Ну не говори. Я сам узнаю, — сказал Добрыня.
Следы были обнаружены в полдень. Уже часа два идет поиск. Задействованы служебные собаки, наглухо перекрыты наиболее вероятные для перехода направления, бесперебойно работает сигнализационная система, но нарушитель как сквозь землю провалился. И следы потеряны. Такое не случалось на участке Добрыни.
— Да ведь следы те не Кайши оставил!
Добрыня прищурил веко: «Подслушал, чертенок!» Сгреб в охапку сына — ив дом…
Алешка спал. Добрыня ходил по комнате, погруженный в мысли о границе. «Василий Иванович»… Вторую неделю кличет… Память воскресила картину: из воды вышел человек, прямо на штык. Поднял руки. Реденькая бороденка, впалые щеки, жилистый и высокий. «Ай, больница, скорее». Оказался простым крестьянином, около месяца лечили. Потом вернули. Добрыня сам передавал Кайши пограничным властям. На подходе к пункту передач парень очень просил оставить его в СССР. Он говорил о каких-то ужасных муках и страшной бедности. И в каждую фразу вставлял: «Ой, Василий Иванович, у себя дома я умру». А он, Добрыня, шел молча, с видом безучастного к просьбе. Когда вернулся домой, Алешка налетел на него с упреками: «Добрыня, разве так поступают… Там же уморят его голодом…»
Добрыня подошел к крану, окатил голову холодной водой. Не успел взять полотенце, как в передней зазвонил телефон. Мокрыми руками схватил трубку. Говорил начальник отряда полковник Тимошин.
— Ваши выводы?
— Думаю, Кайши прошел.
— Думать можно что угодно. Я спрашиваю о выводах, о решениях.
— Поиск продолжаю, усиливаю наряды… Сам выезжаю в район поиска.
— Разрешаю.
Полковник Тимошин — новый человек на этом участке границы, только вчера принял отряд. Добрыня попытался мысленно представить внешность Тимошина. Рослый, с тяжелой походкой — это запомнилось. Кажется, лысоват… Но при чем тут внешность… Он просто всыплет по первое число, если не обнаружу нарушителя…
Остынут следы, ветерок унесет запах. Еще хуже — пойдет дождь.
Окинул взором небо — чистое. А там, за горами?.. Черт те что! О, эти горы, кто их только придумал! Схватят облако, держат до поры до времени и вдруг отпустят…
Добрыня вышел за ворота, и сразу по грудь разнотравье, аж зарябило в глазах — не поляна, а ковер, сотканный из живых цветов. Дохнуло крепким настоем перегретых трав. Но цветы — это не для него. Добрыня поднялся на носки, заметил: рядом с Алешкой — Сашко. Хитрят ребята, думают, что от Добрыни можно укрыться. Где-то и Туров здесь.