Беспощадная истина
Шрифт:
– Любой прокурор поступил бы так, как я, – сказал Ганслер корреспонденту агентства Ассошиэйтед Пресс. – А что уж говорят, то пускай говорят.
Меня бросили в камеру пять с половиной футов на восемь футов Второго тюремного корпуса, их вариант изолятора для содержания под стражей для обеспечения безопасности. Это означало, что я был отделен от остальных заключенных, которые были в основном белыми привилегированными детьми из округа Монтгомери. В моем блоке было всего несколько людей, либо слишком слабых, чтобы находиться среди остальных, либо слишком агрессивных. Я просил направить меня в общий корпус. Мне важно было оказаться там, чтобы воспользоваться своими привилегиями. Я был так воспитан.
Я находился там две недели, а затем меня отправили в их вариант карцера. Это началось, когда для моего осмотра прислали тюремного психотерапевта. Я наблюдался у доктора Голдберга, одного из лучших психиатров страны, поэтому я отказался даже разговаривать с этим болваном. Он сократил вдвое мою обычную дозу золофта. Когда мне принесли таблетки, которые выглядели по-другому, я отказался принимать их. Спустя два дня я разговаривал по телефону в общей комнате, когда один охранник-садист подошел и повесил трубку прямо посреди разговора. В тюрьме я становился другим человеком: я был более обидчив, чем дома. Любая мелочь – и я мог сорваться и поднять шум.
Я вышел из себя, стащил телевизор с металлического кронштейна и швырнул его на пол, а затем поднял и бросил его на решетку камеры, через которую за мной наблюдал начальник тюрьмы и двое охранников. Небольшой пластмассовый осколок, пролетев сквозь решетку, попал в одного из охранников. Меня тут же перевели на строгую изоляцию. Я находился взаперти двадцать три часа в сутки, мне не разрешали покупать закуски из столовой, я был лишен посещений и разговоров по телефону. Исключения составляли лишь мои адвокаты и врачи. Доктор Голдберг посетил меня на следующий вечер и вернул мне мою очередную порцию золофта.
После инцидента с телевизором тюремная администрация обвинила меня в нарушении общественного порядка, хулиганском поведении, уничтожении имущества и применении насилия в отношении сотрудника исправительного учреждения, поскольку в него попал небольшой пластмассовый осколок. Они бросили меня в карцер, и это не доставило мне никакого удовольствия. Я сравнивал себя с теми немецкими политическими заключенными из фильма «Комплекс Баадера – Майнхоф», которые сходили с ума, когда их посадили в тюрьму. Они могли убить охранников, могли убить даже самих себя. Я стал носить на голове небольшую испанскую бандану, ходил с голым задом и бросался в охранников различными предметами.
Меня приговорили к двадцати пяти дням изоляции, но мой адвокат обжаловал это решение, и я вышел через пять дней. Мне действительно не нравилась эта тюрьма. Я хотел, чтобы меня отправили обратно в Индиану. В этой тюрьме у меня не было никого, с кем можно было бы пообщаться, кто принес бы мне какие-нибудь вещи или привел бы мне девушек. Я все еще находился на испытательном сроке штата Индиана, поэтому меня могли легко перевести туда. Проблема заключалась в том, что меня могли заставить досидеть четыре года моего срока по предыдущему приговору. Джим Войлес, мой адвокат в штате Индиана, совершил около двадцати поездок, мотаясь в Мэриленд и обратно, и, наконец, достиг договоренности о том, что я досижу шестьдесят дней в тюрьме штата Мэриленд, и Индиана навсегда избавится от меня. Судья Гиффорд была более чем рада завизировать это. Никто не хотел моего возвращения в Индиану.
Вначале я был вне себя. Я хотел подать в суд на судью, чтобы вернуться в Индиану. Но когда меня перевели в тюрьму Мэриленда, это оказалось не так уж плохо. Моника начала готовить для меня, и мне было разрешено получать эту еду. Через несколько месяцев я набрал так много веса, что спросил, не мог ли я заниматься на беговой дорожке и велотренажере, и мне разрешили. Я всегда был привилегированным полудурком в тюрьме.
Когда я там был, меня даже сфотографировали для обложки журнала «Эсквайр». Моника как-то пришла в тюрьму вместе с нашим маленьким сыном Амиром, и нас сняли для статьи обо мне в этом журнале.
Я начал общаться с другими парнями из изолятора. Там было несколько молодых ребят, которые сидели за убийство. Пока я там был, двое из них повесились: один парнишка был богатым израильтянином, а другой – черным пареньком. Я оплатил похороны последнего, потому что у его родителей не было денег. Мне было больно смотреть, как молодые красивые ребята из малообеспеченных семей подсаживались на наркоту, а затем совершали какую-нибудь глупость вроде убийства ради ста баксов. Когда я выходил из тюрьмы, у меня на внутреннем счете оставалось 12 000 долларов, и я договорился с администрацией, чтобы эту сумму разделили между пятью парнями, которые были в изоляторе вместе со мной. Это не были какие-то там крутые парни. Это были просто дети, у которых не было ни денег, ни дома, в который можно вернуться.
В этом изоляторе я стал кем-то вроде местного Дона. Другие парни посылали мне через охранников записки и просили меня обсудить с ними их проблемы. Некоторые из охранников приходили ко мне и рассказывали о парнишке, у которого, кажется, появилась какая-то проблема, и я посылал ему записку с просьбой успокоиться.
В тюрьме штата Мэриленд у меня было не так много посетителей. Приходила Моника, Крейг Буги, появлялись некоторые приятели. Как-то пришла моя ямайская подружка Лиза. Она написала свое имя в журнале посетителей, а спустя несколько часов пришла Моника, увидела ее имя и закатила мне скандал. Хорошо еще, что нас разделяло небольшое стеклянное окошко.
Но среди всех посетителей всеобщее внимание привлек, конечно же, Джон Кеннеди-младший. Он пришел ко мне однажды вечером. Когда этот факт получил огласку, сразу нарисовался с десяток новостных бригад, которые несколько часов дежурили снаружи. Внутри тоже было столпотворение. Я велел Джону поздороваться со всеми остальными заключенными в изоляторе: «Эй, обнимите за меня вашу маму! Поцелуйте малыша!» Я играл роль большого Дона.
Мы с Джоном познакомились в Нью-Йорке. Как-то я встретил его на улице, и он пригласил меня к себе в офис журнала «Джордж» [247] . Он был привлекательным человеком, не витал в облаках, катался по Манхэттену на велосипеде, зачастую пользовался общественным транспортом. Когда он пришел навестить меня, он сразу же сказал:
247
Джон Кеннеди-младший создал собственный журнал «Джордж» (в честь первого президента США Джорджа Вашингтона) в 1995 году и работал в нем шеф-редактором.
– Вся моя семья отговаривала меня от встречи с вами. Поэтому, когда увидите их и все они скажут вам: «Привет!» – вы будете доподлинно знать весь расклад.
Непосредственно перед приходом Джона у одного из его двоюродных братьев были неприятности, потому что тот поимел нянечку или что-то вроде этого.
– Да, мой кузен – это просто воплощение дрянного мальчишки, – сказал Джон.
– Что бы вы ни делали, не проявляйте на публике неуважения к своей семье. Так нельзя поступать, поскольку все именно этого и желают. Вас постоянно хотят сломать и превратить в ничтожество, – сказал я ему. – Можете называть провинившихся членов семьи мудаками сколько угодно – но только в узком кругу, в частной беседе. Никогда не делайте этого прилюдно.