Бета-самец
Шрифт:
— Беги. Когда я тебя увижу?
— Как вернусь, приду.
— Обещаешь?
— Мам…
Обнялись.
— Молодец, что пришел. Мужчина.
Она закрыла за сыном дверь, но возвращаться на террасу не спешила. Стояла у окна. Топилин оделся, сел на лестнице.
— Владька, в общем, не совсем был неправ, — сказала Анна, играя краешком шторы: окунет в утренний свет и отпустит. — Если бы я готова была ради Сережи себя забыть… скорей всего, вытащила бы. Ездила бы к нему на дачу, уговаривала, терпела бы его концерты… Но я не захотела. Даже не то чтобы устала. Нет. Просто не захотела… ходить за ним
Многое бы отдал за то, чтобы отделить Анну от надоедливой реальности. Чтобы волшебная ночь не прерывалась вторжением сына-подростка и не приходилось выслушивать отравленные слова о выборе между жертвенностью и жизнью.
«Теперь-то уж точно следующий раз в гостинице», — думал он тогда.
И вот снова здесь. И тихо улыбается потолку.
Укусила его за плечо, когда кончала. Плечо теперь сладко ноет. Две дуги друг над другом, восемь красноватых впадинок. Топилин проводит по ним пальцем.
«Спутались», — вспоминалось ему темное словечко, которым наверняка отметят их здешние психи, когда пронюхают. Точнее ведь не скажешь: спутались. Так бы и жить — спутавшись.
Зажигалка нашлась. Лежит преспокойно на тумбочке, под Аниной кофтой.
Заверещал мобильник. Антон.
— Да какого хрена?!
Никогда не звонил в такое время, будь он неладен. Вставал обычно не раньше десяти. Надо же было именно сейчас.
Поколебавшись, Топилин решил ответить. Все равно будет перезванивать, не отделаешься. Лучше уж сейчас, пока Анна не вернулась.
— Привет.
— Саша, а ты где?
Сел. Увлекательное начало.
— А что?
— Ты говорил, на работе будешь с утра. Я заскочил, хотел поговорить. Порасспросить надо…
— Нет, я в лицей решил заехать. Посмотреть, как там.
— Ясно. Говорить можешь?
— Могу.
— Ну так говори. Ты же знаешь, чего я звоню. Как там? Что?
Топилин матюгнулся, прикрыв трубку рукой.
— Антон, слушай. Ты просил меня этим заняться, я занялся. Но сейчас мне все еще нечего тебе сказать. Пока не ответила. Ответит, я тебе сообщу. Сразу же.
— Ты же меня знаешь, Саш, мне такие туманы-растуманы — хуже некуда.
— Антон, ты меня тоже знаешь. Сделаю все, что от меня зависит.
— Ты хотя бы скажи, как она, на твой взгляд?
— В смысле?
— Ну… Расположена?
Топилин помолчал. Гадко. Но нужно же как-то закончить разговор.
— Расположена.
— Ладно, — сказал Антон. — Жду.
И отключился.
Внизу раздалось грюканье посуды.
Не слышал, как Анна вошла.
— Ты чай будешь? — спросила, зажигая плиту.
— А кофе?
— Кофе закончился.
— Тогда чай буду.
Топилин лежал, слушая, как она расставляла чашки, вытряхивала в ведро старую заварку из чайника.
— Передай ему, что я согласна, — сказала она.
22
К моему поступлению в Грековское приступы у Зинаиды не повторялись, и ее бы, наверное, выписали из диспансера на амбулаторное лечение: из-за нехватки мест койки в корпусах Долгопрудного стояли уже в коридорах, по той же причине психиатрические отделения Первой городской и Больницы водников принимали только самых тяжелых или общественно опасных больных. Но выписывать Зинаиду было некуда. Ведомственный
23
Позвонил Антону, припарковавшись на углу Соляного спуска и Ефимовской.
— Антон, все нормально, она согласна.
— Ну, слава богу. Наконец-то. Я уже думал, она отказываться хочет.
— Договаривайся со следователем, — Топилин торопился закончить разговор. — Вам нужно будет вместе к нему явиться.
— Да следователь как бы на больничном, — усмехнулся Антон.
Топилин скривился.
— Надолго?
— Я просил на неделю, — сказал Антон и хохотнул громче.
— В смысле?
— А что ты хотел? Она все тянула. Я занервничал. Попросил, чтобы следаку намекнули больничный взять.
— Ладно. Ты все равно уезжаешь.
— Не передумает она, нет?
— Мне почем знать. Все, сейчас неудобно говорить. Позже.
На углу Ефимовской и Маяковского нарвался на свежий затор. Гудки, ругань в открытые окна, моргающие фары.
Подпереть Топилина не успели. Круто вывернув перед мордой какого-то «цивика», нырнул во дворы. Этой дорогой он ходил к Анне, для конспирации оставляя машину подальше от Нижнебульварного. Если обогнуть дворами старую АТС, протиснуться в щель между детским садом и трансформаторной будкой, можно выскочить прямо на Горького, далеко обогнув гудящий и звереющий затор.
За телефонкой свернул во дворы.
Медленно, вертя головой от одного зеркала к другому, чтобы не поцарапать бока, Топилин протискивался между забором детсада и бетонной будкой электрической подстанции. На выезде слегка придавил газ — и в последний момент успел наступить на педаль тормоза. Остановился в сантиметрах от металлических столбиков. Жильцы вкопали, сволочи. В сердцах Топилин надавил на сигнал.
Делать нечего: включил заднюю, принялся пятиться прочь из тесной щели, в которую влез. Долго возился: забор садика, как назло, в этом месте изгибался — то левый, то правый угол заднего бампера норовил упереться в преграду. Выбрался, развернулся, поехал обратно.
Въехал в следующий двор, проехал его насквозь. Впереди открылась улочка. Знак «только направо». Снова остановка. Вспомнил — однажды уже попадал впросак с этой улицей. Одностороннее движение. Придется ехать до самого моста, и только после моста можно будет взять в сторону Третьего поселка коммунаров.
— Черт бы вас побрал! — прорычал он, стискивая руль. — Не город, а загон какой-то!
Стал разворачиваться. Обратно — туда, откуда начал поиск объезда.
Выехать на перекресток со двора не так-то просто. Пробка вызрела. Прорываются уже, не глядя на светофор. «Левей возьми, мудак! Левее!» То тут то там машины приходят в движение — толчками, с пугающим ревом движков, который нередко заканчивается воем сигнала. Между машин перебегают пешеходы.