Без маски
Шрифт:
О том, как Тьодолфу из Йормвикена счастье привалило
(Перевод Ф. Золотаревской)
«Без лисьей хитрости лису не перехитришь, — сказал Морской Волк[50].
К северу от Бергена посреди моря лежит густая сеть маленьких островков. Островки эти так тесно примыкают друг к другу, что закрывают морю свободный доступ к побережью. Морские волны, ударяясь об этот своеобразный барьер, с сердитым урчаньем бурно устремляются в узкие проливы между островками. Рейсовые пароходы могут войти в фьорд только под защитой длинного мола.
Позади этого мола, на заливе, проникающем глубоко в сушу, лежит один из тех заброшенных островков-болот, на которых, быть может, во времена древних саг глухо шумели могучие сосны. Теперь здесь остались
Пятьдесят лет назад на менее болотистой восточной части острова обитало несколько рыбачьих семей. И было им тут вовсе не так уж плохо. Что же касается удлиненной западной части островка, то там жил всего лишь один бедняк арендатор. Правда, позднее молодые предприимчивые поселенцы заинтересовались и этой частью островка, но в то время, о котором пойдет рассказ, она была совсем пустынной. Домишки, стоявшие здесь, были еще более ветхи и убоги, чем обычные жилища бедного люда. Трудно было поверить, что какое-либо живое существо может осесть в Йормвикене[51]. Глубокий и длинный фьорд тянулся от моря узкой полоской меж высоких отвесных скал, расстояние между которыми не превышало и пятидесяти метров. Внутри шхер фьорд постепенно расширялся в залив. Дно залива было покрыто толстым слоем ила. Глубина здесь была не более чем два фута, и Тьодолфу приходилось оставлять свою лодку на причале далеко от берега. Но зато в часы прилива он добирался на ней до самого дома.
Да, Тьодолф был единственным жителем этой части острова. Как он ухитрялся не умереть с голоду? Это было для многих неразрешимой загадкой. Члены его семейства представляли собою тощее, голодное и живучее племя с крепкими белыми, щелкающими от голода зубами, которые выгодно отличались от вставных зубов и гнилых корней всех прочих прихожан, собиравшихся по воскресеньям в церкви. Впрочем, крепкие зубы — это всё, чем могли похвастать Тьодолф и его домочадцы. Что же касается остального, то они вынуждены были утешаться старой поговоркой: «Лучше быть худо одетым, чем вовсе голым». Вся их жизнь представляла собой непрестанную заботу о хлебе насущном. Когда наступал час обеда, дети, вытягивая худые шейки, заглядывали в большую кастрюлю и косились на медный котелок, висевший над очагом. Но чаще всего и в кастрюле и в котелке бывало пусто. Разумеется, многие, так же как и Тьодолф, перебивались с хлеба на воду вместе с женой и детишками. Но Тьодолф поступил уж совсем неразумно, поселившись в этой проклятой дыре, где не было никакой возможности выбиться из нужды. Люди, которые воображали себя сведущими во всех житейских делах, говорили, что Тьодолф сделал большую глупость, согласившись арендовать в Йормвикене эти старые, насквозь прогнившие домишки. Правда, жил он там бесплатно, но обязался содержать их в порядке и производить ремонт. А на это нужно было затратить немало времени и труда.
«Добрый» Ульрик, владелец домишек, «уступил» Тьодолфу право заботиться об этой рухляди и без конца заставлял его чинить то одно, то другое. Никаких иных прав у Тьодолфа не было. Вот разве еще торф с болот ему разрешалось добывать, но зато он обязан был обеспечить топливом на всю зиму и семейство Ульрика. Впрочем, все права вообще так или иначе оказываются палкой о двух концах.
В той части острова, где жил Тьодолф, не было ни пастбища, ни ягодных мест, а сельдь никогда не приходила в мелкий, илистый залив. Пришлые рыбаки, которые бывали за границей, называли Йормвикен «Аляска».
Тьодолф и его семейство почти никогда не видели ни одного живого существа, разве только порою забредала к ним с восточной части острова телка, отбившаяся от многочисленного Ульрикова стада. Тучная, откормленная, она устремляла на людей задумчивый взгляд, а те, глотая голодную слюну, представляли себе румяную жареную телятину. Телка и люди долго стояли, поглядывая друг на друга, в то время как бес-искуситель нашептывал семейству Тьодолфа, что ведь могла же эта телка попасть в трясину и бесследно исчезнуть!
Наконец сам Тьодолф со вздохом обвязывал шею скотины веревкой и брел с нею на другой конец острова. Остальные члены семьи провожали их голодными взглядами.
Когда Тьодолф приводил телку к Ульрику, его награждали благодарностью и рюмкой водки. Но ничем больше! Правда, иногда ему давали в придачу добрый совет, как починить крышу, или подпереть покосившуюся стену, или смастерить новую дверь. Но советы эти в устах Ульрика звучали так, словно Тьодолф уже давно обещал всё это сделать ему, Ульрику. Ульрик был мастер заставлять других говорить именно то, что было выгодно ему самому.
Тьодолф вовсе не был бездельником. Да и глупцом его тоже нельзя было бы назвать. Он был рыбак душою и телом. Но скажем прямо: любил он пропустить лишнюю рюмку, и не то чтобы с горя, а просто так. Тьодолф начал попивать еще в молодости, и отсюда-то пошли все его беды. Но, кроме того, не следует забывать, что он когда-то отбил девушку у богача Кристафера. И тот не успокоился, пока не отомстил Тьодолфу. Кристафер-то и подстроил всё так, что Тьодолф попался на удочку и поселился в Йормвикене. В одном лишь помогла Тьодолфу «Аляска»: жизнь в бедности, среди всяческих невзгод, навсегда отбила у него охоту к выпивке. Три года прожил он тут в беспросветной нужде. Сельдь не ловилась, долги всё росли, а наследники всё прибавлялись. У Тьодолфа просто руки опускались от отчаянья. Семья питалась мелкой рыбешкой, и ходили даже слухи, будто они едят размельченную песчанку. Но никто ничего не знал наверное, потому что лишь Единорог время от времени наезжал в Йормвикен. Он был, пожалуй, их единственным гостем. Собираясь по субботам на пристани, рыбаки обсуждали эти посещения Единорога. Обычно находился какой-нибудь умник, который высказывал предположение, что Единорог, должно быть, приходится родственником Тьодолфу. При этом рыбак многозначительно закусывал нижнюю губу, делая серьезное лицо, и не прибавлял больше ни слова…
Однажды, в конце января, рыбаки тщетно томились на берегу в ожидании сельди. (В ту пору никто не ходил рыбачить далеко в открытое море.) Усталые, с покрасневшими от бессонницы глазами, люди дни и ночи высматривали косяки сельди. Но сельдь не шла! А ведь скоро цены на крупную зимнюю сельдь окончательно упадут, — дело-то идет к весне! Мрачное настроение царило повсюду. Лодки сновали взад и вперед вдоль берега. Рыбаки при встречах обменивались всё той же удручающей вестью: нет сельди! Такого уже давно не случалось в здешних краях. Видно, виною всему была комета, которая несколько недель назад промчалась в небе, предвещая всему миру неисчислимые бедствия!
Банкир Кристафер, Ульрик-кожевник и Рейнерт Мусебергет в этом году были компаньонами. Если бы они догадались сговориться еще в прошлом году, то теперь получали бы двойную прибыль. Ведь тогда они смогли бы наконец осуществить свою тайную мечту: уменьшить долю улова рыбакам и снизить плату за разделку и перевозку рыбы. Они подсчитали, что это помогло бы им в течение нескольких лет прикарманить огромные дополнительные суммы. Кроме того, они задумали еще одно дельце, и если бы только оно выгорело, то принесло бы им также огромные барыши. Они спали и видели себя баснословными богачами. Но одному богу известно, станет ли когда-нибудь этот сон явью? Ведь сельди-то нет! А между тем все трое вложили в дело немалые денежки. Они предусмотрительно сумели добиться права собственности на лучшие места в море и оградили это «право» с помощью всяких мудреных законов и юридической казуистики. Теперь никто не смел там рыбачить, прежде чем компаньоны не продиктуют свои условия. А сельдь не шла! Конечно, она появится рано или поздно. Но есть ли гарантия, что она попадет именно в их сети? Ведь может быть и так, что сети компаньонов, чистые и сухие, придется сложить обратно на чердак. И рухнут тогда все надежды на то, что эти нетронутые, девственно чистые сети, погрузившись в водную глубь, наполнятся богатыми дарами моря. Понятно теперь, почему глубокие морщины прорезали лица богатеев, на которые страсть к наживе давно уже наложила свой отпечаток…
Дела были так плохи, что сам Мусебергет натянул куртку и явился на поле боя. Три могущественных туза, проклиная друг друга, выискивали причины постигшей их неудачи. С утра и до сумерек (а они в эту пору наступали довольно рано) в доме Мусебергета слышались раздраженные голоса и язвительные речи. Каждый из компаньонов подумывал о том, чтобы выйти из сообщества, взыскав убытки с двух других…
Однажды вечером атмосфера накалилась до предела. В пылу спора были уже названы имена стряпчего и адвоката. Голоса звучали особенно громко, и могучие кулаки с грохотом опускались на стол, покрытый плетеной скатертью. И в это время из-за мыса Калвен показалась черная остроносая лодчонка. Резкий порыв ветра обрушился на нее, яростно надувая парус, и лодка снова исчезла за мысом. Компаньоны заметили это и поняли, что это означает. Лодка плыла по темному, свинцовому морю навстречу всё усиливавшемуся бризу, — а уж это яснее ясного предвещало непогоду. На небе появились красноватые отсветы, над горизонтом нависли тяжелые черные тучи. Завтра в море не выйдешь. А долго ли продлятся штормы? Быть может, до самой весны, когда цены на сельдь окончательно упадут? При мысли об этом Ульрик вскочил со стула и подошел к окну. И тут его бросило в дрожь: эта остроносая лодчонка была ему как будто знакома. Ульрик едва не заскрежетал зубами от злости. Еще бы! Парень, который находился в ней, не раз околпачивал Ульрика и оставлял его в дураках, а сам всякий раз выходил сухим из воды. Это — Единорог! И вот он снова является к ним незваным гостем. Что ж, очень хорошо! Теперь, под горячую руку, они обрушат на общего заклятого врага всё, что накипело у них на душе. Ульрик почувствовал огромное облегчение.