Без права на помилование
Шрифт:
«Э-э... как мы расцвели-завяли», — с легкой грустью подумал Иван Иванович, глядя на свою бывшую квартирную хозяйку. Но за двадцать лет, что минуло с тех пор, он и сам не стал моложе и стройнее.
Рита Васильевна узнала Ивана Ивановича, промокнула глаза тоненьким платочком, оставив на батисте шлепок туши.
— Вот что со мной, Иван Иванович, случилось! — сказала она, обводя вокруг себя рукой с платочком.
Женщина ждала сочувствия, сожаления.
— Во всем, Рита Васильевна, есть логический конец, — ответил ей жестко подполковник Авдюшин, не скрывавший своего отношения к хозяйке кабинета-будуара.
— Но я-то в чем виновата? — взмолилась Хомутова, — С каждой может случиться! Связали! Изнасиловали! Огра-били-и-и... — Она вновь завыла протяжно и жалобно.
— Вы отдохните, соберитесь с мыслями, — предложил ей Авдюшин, — А мы тут посоветуемся...
Она направилась к двери. С порога обернулась, глянула на Ивана Ивановича с мольбой и надеждой.
— Догулялась! — заключил начальник райотдела, когда за Ритой Васильевной закрылась дверь. — Жалко мужа. Работяга — поискать такого. Бригадир комплексной механизированной бригады. А она... Впрочем, Иван Иванович, ты свою бывшую квартирную хозяйку лучше меня знаешь. Есть у нас сведения, что Хомутова приторговывает и дефицитом, и «левым» товаром. Раза три занимался ею ОБХСС — все впустую. Бухгалтер райпотребсоюза у нее в близких приятелях: умно работают — знаем, а доказать не можем. Две недели тому возле Хомутовой появился «шахтер» из Воркуты. Познакомилась с ним в Донецке, в кафе. Веселый, анекдотов уйму знает. И при деньгах. Хвастался, что у него подземного стажа — на две пенсии, только года еще не подошли. Ну, наша Рита Васильевна и дала адресок: мол, удобнее всего под вечер. С автобуса вышел, площадь пересек — и заходи. Из кабинета директора магазина есть отдельный выход прямо во двор. Дверь, ведущая в магазин, запирается на накладку изнутри. На сей раз Хомутова, как она объясняет, замоталась и забыла о двери в торговый зал. Село было занято похоронами, продавцы спешили, и Хомутова отпустила всех, а сама осталась в кабинете «подбить баланс». Подбили... с тем шахтером из Воркуты. Коньячок, лимончик, балычок... Сторож явился около восьми. Поминок не обошел. Шахтер из Воркуты начал расспрашивать его о Петре Федоровиче. Тот расчувствовался. Помянули хорошего человека. Шахтер — душа-парень, наливает сторожу один стакан коньяку, второй... Потом бутылочку в карман. А Рита Васильевна говорит: «Погуляй, Калиныч, часика два-три. Я машину с товаром жду». Сколько Валентин Калинович Сиромаха «гулял», установить не удалось. Проснулся он утром. Сидит на крылечке магазина. Продрог от утренней свежести, поднялся, обошел магазин. Замки — на месте. Директорская дверь тоже заперта. Заглянул в окно и увидел Хомутову — лежит на диване в чем мать родила, связанная по рукам и ногам. А дверь-то заперта на два замка снаружи. Ну и побежал к участковому: «Нас ограбили подчистую». Шахтер из Воркуты прихватил солидный куш, в основном дефицит, в том числе четыре цветных телевизора. Рита Васильевна утверждает, что ее «чем-то стукнули по башке» и она очнулась уже связанной, так что ничего не помнит, не знает. Но шахтера из Воркуты описывает довольно «колоритно»: симпатичный, из настоящих мужчин. Индивидуальных примет не помнит, если не считать нахально-ласковых рук. И еще одна: «чапаевские» усы-щекотунчики. «За две недели близкого знакомства с этим усачом могла бы обратить внимание и на что-нибудь более существенное», — сетовал Авдюшин на то, что удалось собрать так мало сведений о преступнике.
— Рита есть Рита, — согласился Иван Иванович. — Ее мечта — усатое удовольствие, умирающее от страсти и готовое насыпать в честь неотразимой красавицы террикон из сотенных.
— Лет десять на зоне понежится, кровь и поостынет, — сердито заметил начальник райотдела.
— Наша Рита — из непотопляемых, она и там будет своим в доску парнем.
— Это и обидно.
— Не будьте кровожадным, Владимир Александрович! В любом случае тюрьма — не санаторий, — успокоил Иван Иванович подполковника. — Что у нас с версией о самоограблении с помощью мистера Икс — шахтера из Воркуты?
— Бухтурма ее разрабатывает.
— В таком случае продолжим работу с Хомутовой, в девичестве Моргун.
Пригласили Риту Васильевну. Она уже привела себя в порядок: сняла накладные ресницы, и веки выглядели неестественно белыми, обновила помаду на пухлых губах.
Села на диван, откинулась на спинку, закурила сигарету. Она была готова к сражению.
— В каком вы теперь звании, Иван Иванович? — неожиданно спросила.
— Майор. А что?
— С погонными — это рублей двести пятьдесят. Не густо для мужчины. Почему-то вспомнила, как мы с вами однажды просидели до полуночи на лавочке, да все без толку. И видный вы парень были, попали бы в мои руки — сделала бы из вас человека, за двадцать лет в генералы вышли бы.
— И стали бы вы генеральшей, — в тон ей ответил Иван Иванович, смущенный неожиданным выпадом Риты. — Но, увы... Однако давайте побеседуем на тему менее поэтическую. — Он достал из портфеля приготовленные фотографии, штук пятнадцать, разложил их на столе. — Взгляните, Рита Васильевна, нет ли среди этих людей ваших знакомых?
Она не сразу поднялась с дивана, сделала две затяжки. Затем потянулась к массивной пепельнице из чешского стекла с рубиновыми отливами, легким щелчком стряхнула пепел и только после этого удостоила взглядом разложенные фотокарточки.
Мгновение — и ее уверенности как не бывало — побледнела, осторожно положила недокуренную сигарету на краешек стола, затем взяла одно из фото. «Георгий Дорошенко. Жора-Артист».
— Он! — выдохнула. Плюхнулась на диван и залилась слезами. Навзрыд.
В бессильной ярости скомкала фотокарточку и давай ее рвать зубами на мелкие части.
Начальник райотдела бросился было к ней, но Иван Иванович удержал его: фото уже порвано, однако оно не единственное, а вот понаблюдать естественную реакцию иногда полезно для дела.
Расправившись с фотокарточкой, Хомутова повернулась к спинке дивана, облокотилась на нее и завыла-запричитала, словно профессиональная плакальщица.
— Чтоб ты подавился собственными кишками!
Она продолжала в таком же ключе, не стесняясь мужчин, один из которых был в форме подполковника милиции, а второй в штатском. Наконец выдохлась. Какое-то время еще сидела, уткнувшись лицом в полные, ухоженные руки, затем повернулась к Ивану Ивановичу.
— Я его удушу! Я к нему с самыми добрыми чувствами, а он меня — по башке колотушкой! — Наклонила голову и показала, куда ее ударили. Она хотела, чтобы Иван Иванович пощупал это место и удостоверился, что там вздулась солидная «груша».
— Вы это покажете судмедэксперту, — пояснил ей начальник райотдела.
— Рита Васильевна, где вы с ним познакомились? — как можно спокойнее спросил Иван Иванович.
— Где! Не у меня же дома! В Донецке, в кафе. Заскочила перекусить. Стою за столиком, он рядом свой кофе и котлету в тесте ставит. И ворчит: «У нас, в Воркуте, настоящие мужчины пьют марочные коньяки, а в этом городе гостей бурдой выпаивают». — И показывает на стакан. Гляжу — мужик сучкастый, в глазах чертики. Отвечаю: «Перевелись настоящие-то, если уж ничего другого, кроме котлеты в тесте, им не подают». Он — свое: «Найдется, коль потребуется. — И хлопает себя по пиджаку, по карману. — Но душа соответствующей компании жаждет. Неделю дрейфую по городу, а такую кралечку встретил впервые. — И шутит:— «Туда — сюда — обратно, и стало всем приятно. Что такое?» А я эту загадку в «Мурзилке» читала и отвечаю: «Качели». Он удивился: «Догадливая. По такому случаю — стаканчик шампанского». Мне стало весело, а до закрытия базы далеко, вот и говорю: «Пью только мускатное». Он: «Будет». И достает бумажник. А там денег! Принес бутылку шампанского... На базу я в тот день уже не попала...
Все логично. Только «случайное» знакомство было не случайным. Георгий Дорошенко, по кличке Жора-Артист, превосходно знал, на каком столике поставить стакан с кофе...
Иван Иванович вдруг вспомнил, что директор стретинского универмага Вера Сергеевна со своим Леонидом Николаевичем познакомилась тоже в кафе, почти так же: случайно оказались за одним столиком.
Стало неприятно от такого сопоставления. Иван Иванович понимал, что Черенков Леонид Николаевич, мастер Волгоградского тракторного завода, которого пригласили красные следопыты как брата героя, освобождавшего Донбасс, — ничего общего ни по характеру, ни по внешности не имеет с усатым шахтером из Воркуты, так нахально «закуканившим» директора благодатненского промтоварного магазина. Тем более что Вера Сергеевна держала в руках паспорт своего жениха. Есть заявление в районном загсе, письмо из Волгограда...
Допрашивали перепуганного, не протрезвевшего сторожа магазина, зачуханного дядьку в фуфайке и брезентовом дождевике с просторным капюшоном. В руках — старая армейская шапчонка дымчатого цвета. И это в разгар лета, когда даже ночь не дает утешительной прохлады. Грязненькая щетина, которой поросло сухое продолговатое лицо, не позволяла определить на глаз, сколько лет человеку. Он был из вечных, из тех, кто не растет, не стареет, не молодеет: и в двадцать девять, и в пятьдесят — одним цветом и видом. А Сиромахе, если верить документам, шел сорок седьмой. За всю жизнь он сменил тринадцать профессий и мест работы — отовсюду уходил по одной и той же причине: «Начальство не выдерживало мово свободного характеру. Я ево критикую, правду-матку в глаза режу, а оно меня за то не жалует». Единственное место, где Сиромаха задержался третий год, был магазин. «Золотая женщина наша Рита Васильевна, — похвалил он директрису. — Бывает, явишься на пост, а от тебя... пивком домашним. Скажет: «Калиныч, не вздумай спать, проверю». Да разве я без понятия, чтобы на посту!.. Ни-ни — глаз не сомкну. А тут оплошал. Петра Федоровича помянули — святой был человек...»