«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Шрифт:
Смена вех
Игра была острая, на грани. Англичане, естественно, бывшие в курсе, какое-то время наблюдали за развитием сюжета с интересом, но после провала Московского похода велели меньшевикам тормозить. Те, как положено, подчинились. Однако было поздно: неудача деникинцев способствовала росту партизанского влияния, осенью 1919 года повстанцы, нарастившие силы до 15 тысяч бойцов, захватили большую часть побережья от Псоу до Новороссийска и перерезали основные коммуникации, что в итоге предопределило окончательный крах Добрармии. Параллельно, еще до «новороссийской трагедии», начались попытки большевиков, ранее Тифлис вообще не замечавших, выйти на контакт. Сперва, примерно с конца октября, на личном уровне, благо кавказские революционеры, независимо от политической ориентации, знали друг друга много лет, а затем и вполне официально. 24 декабря 1919 года Совнарком РСФСР направил меньшевикам формальное предложение признать Грузию, если она окажет «действенную помощь в борьбе с контрреволюцией».
Это был цугцванг. С одной стороны, меньшевики большевиков боялись и не хотели бы иметь с ними никаких дел. С другой – после парижских унижений, вспоминать о которых было все еще больно, предложение звучало заманчиво: Россия, Советская или нет, оставалась великой державой, во всяком случае, по сравнению с Грузией, а ее официальное признание могло бы, как прикидывали тифлисские министры, снять многие проблемы. Как минимум, насчет большевиков в Абхазии, Гори и Душети, –
Глава XXVI. По всей строгости
Девушка с приданым
Последний год второго десятилетия ХХ века начинался достаточно нервно, но не тревожно. Главной целью грузинской дипломатии, ввиду начавшихся пока еще совсем «теневых» контактов с Москвой, было во что бы то ни стало найти хоть какого-то надежного спонсора и покровителя в Европе или за океаном (впрочем, на японцев в этом плане тоже выходили, предлагая стать «форпостом микадо на Черном море»). Кое-что получалось. 12 января 1920 года Верховный Совет Парижской мирной конференции принял решение признать, что Грузия все-таки есть, и нанести ее очертания на карту, а также «поставить в повестку дня вопрос об изучении вопроса о рекомендациях по вопросу признания ходатайствующей стороны de facto». Это, как полагает «группа Вачнадзе», «был большой успех международного значения». Спорить не рискну. В Лигу Наций, правда, не приняли, требуя сперва уладить территориальные споры с Арменией, в том числе и насчет батумского порта (Ереван требовал сделать там СЭЗ, англичане сие всемерно поддерживали, но грузинам такой вариант совершенно не нравился – делиться, да еще и под лондонским контролем, было жалко).
Но тут не было бы счастья, да несчастье помогло. О Лиге, конечно, на время пришлось забыть, однако болезненный «батумский» вопрос решился на диво удачно. Аджарский клан Абашидзе, уже успевший переубедить всех тамошних оппонентов, твердо стоял на позициях «возвращения в лоно». Естественно, на условиях получения твердых гарантий. «Утерянную Родину» глава клана Мемед-бег, конечно, любил, но не забывал и о грешной земле. При османах Абашидзе по традиции были «султанчиками», но кемалисты старые правила ломали до основанья, так что Турция патриотического бега не устраивала. Не устраивало и продление британского присутствия: сэры и пэры видели в местной знати еле-еле экзотику, уважительно пожимали руки, но к рулю и, главное, доходам от порта не подпускали. Лучше всего, конечно, была бы независимость, но о такой роскоши не приходилось и мечтать. А коль скоро так, оставалось только как бы подчиниться Тифлису. При полном, конечно, непротивлении сторон. После того как 14 января меньшевики официально подтвердили, что «мусульманская Грузия получит самую широкую автономию», дело можно было считать сделанным. 19 марта 1920 года, собрав в Батуми огромный митинг, Мемед-бег Абашидзе открыто заявил державам, что «мусульманская Грузия примет все меры для защиты своего права быть автономной в составе Родины». И не просто примет, но и «найдет в этом деле могучих союзников». Намек на кемалистов был так прозрачен, что Лондон отказался от идеи «свободной зоны»: сами сэры и пэры воевать не хотели, а чужими руками на сей раз никак не получалось, – за пять лет устали все. Вопрос о «свободной зоне» сняли с повестки дня, решив, что лучше уж ломать руки культурным грузинам, чем рисковать. Тем не менее ключевым – ибо близким и жизненно важным – направлением политики Тифлиса оставались переговоры с Россией. По сути, в идеале их стоило бы вести вечно, ничего при этом не подписывая, но Кремль на такие уловки сам был горазд. Мир с Грузией ему в этот момент был нужен, и в аргументах стесняться никто «за стеной» не собирался. Тем паче что аргументы были весомые. В первую очередь, конечно, «осетинский».
Искусство спора
Среди народов Кавказа осетины, что не секрет, исключение. Так есть нынче, так было и тогда. Они ни разу за все время гражданской войны не поднимали вопроса о независимости и не ударялись в рассуждения о «проклятой русне». Даже не по соображениям высокой морали – учитывая специфику окружения, без России они бы просто не выжили. Правда, в боевом 18-м и не менее боевом 19-м их формирования сражались, в основном, на стороне белых. Но после победы большевиков им по вполне понятным причинам оставалось только покраснеть. В «грузинской» же Осетии в это время «большевик» означало, в первую очередь, «враг меньшевиков», что автоматически означало «враг Тифлиса». А таковых, как мы уже знаем, среди осетин было абсолютное большинство. Дожимая грузинские власти до кондиции, Кремль этим пользовался без всяких сантиментов, и с точки зрения политического прагматизма был абсолютно в своем праве. «Группа Вачнадзе», правда, предпочитает говорить о «стремлении России расчленить Грузию», но уважаемые коллеги, к сожалению, склонны видеть такие «стремления» решительно во всем, то ли не понимая, то ли делая вид, что не понимают элементарных вещей.
Во-первых, РСФСР ни разу не озвучивала никаких территориальных претензий и, как государство, не несла формальной ответственности за чьи-то безответственные выступления. Во-вторых, Москва не имела перед Тифлисом никаких обязательств, более того, они были врагами, а на войне все средства хороши (та же Германия в годы Великой Войны держала на пайке «Комитет спасения Грузии»). И, наконец, коллеге Вачнадзе со товарищи, все же историкам, да еще со степенями, не худо было бы чуть лучше понимать специфику времени и рамки допустимого: скажем, «европейская» Польша аккурат в 1920-м творила с «европейской» же Литвой примерно то же, что «русские варвары» с грузинами, – при полном непротивлении Большой Европы. Короче, в конце января 1920 года внезапно – конечно, во Владикавказе, – заявил о себе Юго-Осетинский Окружком РКП(б), а спустя два месяца Кавказский Краевой комитет РКП(б) принял решение об организации Юго-Осетинского ревкома, – и переговоры пошли куда быстрее. Правда, в самом начале мая грузины слегка заартачились (им – и я их понимаю – не хотелось легализовать у себя большевиков, на чем категорически настаивал Кремль), но на всякое действие есть противодействие. 6 мая Юго-Осетинский ревком принял решение: «…подчиняясь приказу Кавказского краевого комитета, признаем необходимым объявить Советскую власть, пока в Рокском районе, закрыть ущелье… присоединиться к РСФСР… о чем известить Москву и демократическую Грузию», после чего Жордания приказал немедленно подписывать все, что скажут, и утром 7 мая договор, наконец, был подписан. Россия признала Грузию, причем, что было очень важно для Тифлиса, согласившись считать Абхазию ее частью, и обязалась не вмешиваться во внутренние дела соседа. Грузия, со своей стороны, признав РСФСР, обязалась вывести со своей территории английские войска (обычная формальность, все понимали, что не от нее это зависит) и – главное – все же выпустить «своих» большевиков из подполья.
Пацаны
В сущности, на этом «осетинский гамбит» можно было сворачивать, тем паче что Баку мимоходом уже советизировали, а на западных и южных границах Советской России назревали серьезные неприятности: обострилась обстановка на польской границе, пришло второе дыхание к вдохновленным Врангелем добровольцам. В таком раскладе Грузия в планы, во всяком случае первоочередные, не входила. Насколько можно судить, Кремль, избытком «буржуазной морали» не отягощенный, но «революционную целесообразность» уважавший, попытался приостановить развитие событий до лучших времен. Но втиснуть шампанское обратно в бутылку не под силу даже верным ленинцам. Практически все лидеры почти стартовавшего мятежа были большевиками «свеженькими», к партийной дисциплине не привыкшими (а то и вовсе записаны в большевики посмертно, – недаром же сведений о них нет даже у всезнающего Гугля). Их сторонники, в основном малограмотные крестьяне, тем более считали себя вольными людьми. Особенно в Рокском ущелье, где потихоньку постреливали еще с марта 1918-го и власть Тифлиса была, скорее, номинальной. Добавляли масла в огонь и беженцы, ушедшие на север после прошлогоднего мятежа, которых «кровные братья» из-за хребта, грезя «единой Советской Осетией», изо всех сил подгоняли и воодушевляли, обещая подсобить. 28 мая в Москву полетел «Меморандум трудовой Южной Осетии», озвучивший стремление Южной Осетии войти «в состав Советской России на общем основании НЕПОСРЕДСТВЕННО», – и после этого, не ожидая никаких разрешений, из Владикавказа на юг выступила бригада добровольцев (около 1000 штыков), сформированная в основном из тех самых беженцев. Во главе с атаманом Гаглоевым, – кстати, дедушкой милой девочки, когда-то бывшей пресс-секретарем нынешнего президента Грузии.
6 июня не очень крупные (хватало только на повстанцев) части меньшевиков были разбиты около Джавы, еще два дня спустя, заняв Цхинвали, южноосетинский ревком провозгласил советскую власть «от Они до Душета». То есть на всей «осетинской» территории Шида Картли. Дальнейшие события «группа Вачнадзе» излагает весьма лаконично: «части регулярной грузинской армии и Грузинской народной гвардии подавили вооруженное восстание осетинских сепаратистов. В проведении успешных военных операций отличился начальник главного штаба Народной гвардии Валико Джугели». Коротко и ясно. Однако в данном случае простота хуже воровства. Все было куда сложнее. Сразу после падения Цхинвали грузинское правительство запросило Москву, как все это следует понимать, а получив естественный ответ типа «А мы-то тут при чем? Ваши внутренние дела…», начало решать проблему. Восставших официально объявили «врагами всего грузинского народа и виновниками всех бед Грузии», и в ночь на 12 июня в бунтующие уезды вошла карательная экспедиция во главе с начштаба Народной гвардии Валико Джугели, позже подкрепленная армейскими частями полковника Чхеидзе.
Страстная неделя
На сей раз, в отличие от марта 1918 и октября 1919 годов, грузины шли не усмирять, а карать. Между прочим, в чем-то понять их можно: повстанцы, как и всякие взбунтовавшиеся крестьяне, гуманизмом по отношению к грузинам, особенно замеченным в подавлении предыдущих мятежей, не отличались (хотя до смертоубийств дело доходило редко). Ответ, однако, получился, как ныне модно говорить, непропорциональный, главным свидетелем чего, как ни странно, стал сам Валико Джугели, в том же году опубликовавший мемуар «Тяжелый крест. Записки народногвардейца», отрывки из которого были мгновенно и с удовольствием расхватаны на цитаты большевиками (например, Троцким в труде «Между империализмом и революцией»), да и сейчас считающиеся тяжелой артиллерией в осетино-грузинских дискуссиях. «Враг всюду в беспорядке бежит, почти не сопротивляясь. Этих изменников надо жестоко наказать», – пишет талантливый журналист, волей судьбы ставший alter ego другого знаменитого социал-демократа, Густава Носке, «кровавой собаки» германской революции. В тот же день – новая запись: «Рано утром Цхинвал взят нашими… У нас почти нет потерь. Но среди гвардейцев страшное раздражение против неусыпных наших врагов, и потому уже сгорело несколько домов. Теперь ночь. Всюду видны огни. Это горят дома повстанцев. Но я уже привык и смотрю на это почти спокойно». Назавтра: «Всюду вокруг нас горят осетинские деревни… В интересах борющегося рабочего класса, в интересах грядущего социализма мы будем жестоки. Да, будем. Я со спокойной душой и чистой совестью смотрю на пепелище и клубы дыма… Я совершенно спокоен. Да, спокоен». Следующим утром: «Горят огни… Дома горят… С огнем и мечом…». Ближе к ночи: «А огни горят, горят, горят…». Ночью: «Теперь всюду огни… Горят и горят… Какая-то страшная, жестокая и феерическая красота… И, озираясь на эти ночные яркие огни, один старый товарищ печально сказал мне: «Я начинаю понимать Нерона и великий пожар Рима». На все про все карателям понадобилось менее десяти дней. 20 июня поставили к стенке 13 арестованных вожаков мятежа, «правительство Советской Южной Осетии» в почти полном составе. Но война, в конце концов, везде и всегда война. Главная беда заключалась в том, что, хотя власти в выражениях не стеснялись, все их приказы и декларации относились только к «мятежникам, стремящимся силой оружия» и так далее. Прогрессивная же тифлисская общественность, привычно взвинчиваемая свободной прессой, требовала совсем иного. Как минимум, по выражению ведущего политического обозревателя влиятельной газеты «Эртоба» (20 июня), «полной и окончательной расправы с изменниками, ядовитыми змеями с их детенышами, которые должны быть поголовно уничтожены».
Особенно усердствовали те, кому не нравился сам факт заключения договора с большевиками. А таких было немало, и что бы ни имел в виду сам Жордания, он, как лидер демократического, дорожащего симпатиями электората правительства, не мог не идти в заданном «бомондом» фарватере. Поголовно, правда, не получилось. Но практически все села региона были сожжены, очень много (по разным источникам, от 3 до 5 тысяч людей, в том числе детей и женщин), тысячные толпы беженцев хлынули через перевалы. В понимании «группы Вачнадзе» это называется «Россия была вынуждена временно отступить». Согласно трактовкам «идейных» осетинских историков случился «геноцид». Так вот, геноцида, безусловно, не было. Ни Жордания в столице, ни Джугели на месте событий не ставили целью уничтожить осетин, как этнос. Однако осетинам от этого легче не было. Можно, конечно, не принимать в расчет мнение Филиппа Махарадзе: «Кара обрушилась не только на джавских осетин, поднявших восстание, но и на все осетинское население Грузии. Вообще все осетины объявлены вне закона, признаны врагами грузинского народа, над ними производятся всевозможные насилия, побои, оскорбления, избиения, вплоть до насильственного изгнания». В конце концов, Филипп Иессеевич, один из лидеров грузинских большевиков, может быть и субъективен. Но вот в объективности Григория Свирского, никак ни той, ни другой стороне не сочувствующего, а всего лишь изумленного увиденным, сомневаться не приходится. Его рассказ, 40 лет спустя записанный Бенедиктом Сарновым, – всего лишь беглая, без всякого намека на политику путевая зарисовка постороннего человека, – свидетельствует о такой ненависти осетин к грузинам, что читать даже несколько жутковато.