Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Вудхаус Пелам Гренвилл

– Вот именно! – ощерился продюсер. Наконец-то победа за ним! – Я согласился, чтобы она сыграла на премьере в Нью-Йорке, и не обманул. А теперь пусть убирается! Она мне не нужна, и я не оставил бы ее в труппе даже с приплатой. Она мешает работать, баламутит актеров, ей здесь не место!

– Я бы предпочла остаться, – сказала Джилл.

– Ах, вы бы предпочли! – яростно выплюнул Гобл. – А при чем тут ваши предпочтения?

– Видите ли, я забыла вам сообщить… Теперь шоу принадлежит мне.

3

У Гобла отвисла

челюсть. Он снова взметнул руки, да так и застыл наподобие семафора. Сегодня вечером удары обрушивались на него один за другим, и этот был худшим из всех.

– Шоу – что? – выдавил он.

– Шоу принадлежит мне, – повторила Джилл. – Разумеется, это дает мне право делать в нем то, что я предпочитаю.

Воцарилась тишина. Гобл сглотнул пару раз, приводя в порядок голосовые связки. Уолли с Пилкингтоном молча таращились. В глубине сцены припозднившийся рабочий, собираясь домой, неумело насвистывал припев популярной песенки.

– Что значит, принадлежит? – прохрипел наконец Гобл.

– Я его купила.

– Купили?

– Выкупила через юриста долю мистера Пилкингтона за десять тысяч долларов.

– Десять тысяч! А где это вы столько раздобыли? – На Гобла вдруг снизошло озарение. Все стало ясно. – Проклятье! – завопил он. – Я мог бы догадаться, что за вами стоит мужчина! Вы ни за что не вели бы себя так нахально, не оплачивай какой-нибудь тип ваши счета! Вот же…

Гобл осекся, но не потому, что не хотел продолжать, – тему он затронул лишь краешком, – а потому что Уолли Мейсон резко ткнул его локтем в область возле третьей пуговицы жилета, начисто выбив дыхание.

– А ну, тихо! – с угрозой произнес Уолли и повернулся к девушке. – Джилл, вы не могли бы сказать мне, каким образом достали десять тысяч долларов?

– Конечно, скажу. Их прислал мне дядя Крис. Помните, в Рочестере вы передали мне письмо от него? В конверте был чек.

– Ваш дядя? Но у него же нет денег!

– Должно быть, раздобыл где-то.

– Как это он умудрился?

Внезапно голос вернулся и к Пилкингтону, и тот пронзительно то ли фыркнул, то ли всхлипнул. Узнав, что права на пьесу выкупила Джилл, он некоторое время пребывал в ступоре, но наконец опомнился, и его разум заработал с завидной скоростью. Слушая беседу, он напряженно соображал, и теперь ему открылось все.

– Это мошенничество! – пронзительно завопил он. – Заведомое мошенничество! – Очки в черепаховой оправе метали искры. – Меня одурачили! Оболванили! Ограбили!

Джилл широко раскрыла глаза.

– О чем вы говорите?

– Вы прекрасно знаете, о чем!

– Понятия не имею! Вы же сами хотели продать свою долю.

– Я не про это! Вы знаете, про что я! Меня ограбили!

Мейсон перехватил его руку, которая в отчаянии взметнулась вверх, почти как у Гобла совсем недавно. Тот пока восстанавливал дыхание, прислонившись к асбестовому занавесу.

– Не дури, подумай сам! Ты отлично знаешь, что мисс Маринер не стала бы мошенничать.

– Ну, может, мисс Маринер и не участвовала, – признал Отис, –

но этот ее дядюшка надул меня на десять тысяч! Старый проныра с гладкими речами!

– Не смейте так говорить про дядю Криса! – сверкая глазами, воскликнула Джилл. – Объясните лучше, в чем дело!

– Давай-ка, Отис, выкладывай! – поддержал Уолли. – Бросаешься серьезными обвинениями, так обоснуй их, а мы послушаем. Скажи хоть что-нибудь толком!

– Если вы спросите меня… – начал Гобл, наполнив наконец опустошенные легкие.

– Не спросим, – перебил Уолли. – Ты тут ни при чем… Ну, – повернулся он к Отису, – мы ждем с нетерпением!

Пилкингтон нервно сглотнул. Подобно большинству простаков, на ошибках которых жиреют хищники нашего мира, он терпеть не мог признаваться, что его облапошили. Куда приятней выглядеть хитрецом, который знает ходы и способен за себя постоять.

– Майор Сэлби, – начал он, поправляя очки, которые от сильных чувств съехали на кончик носа, – пришел ко мне в прошлом месяце и предложил основать компанию, чтобы мисс Маринер могла сделать карьеру в кинематографе.

– Что?! – воскликнула Джилл.

– Да-да, в кинематографе, – повторил Пилкингтон. – Майор Сэлби спросил, не желаю ли я вложить в дело свой капитал. Я все тщательно продумал и решил, что проект меня устраивает. Я… – Он снова сглотнул. – Я выписал ему чек на десять тысяч долларов.

– Ну и осел! – хохотнул Гобл, но поймал взгляд Мейсона и вновь утих.

Пальцы Пилкингтона суетливо потянулись к очкам.

– Может, я поступил и глупо, – визгливо возразил он, – хотя был вполне согласен потратить эти десять тысяч на оговоренную цель… но когда они возвращаются ко мне в обмен на очень ценную часть моей собственности… Мои собственные деньги – и ими же мне платят! Это же… – Он задохнулся от возмущения. – Мошенничество, преднамеренное мошенничество!

Сердце у Джилл налилось свинцовой тяжестью. Она не сомневалась ни минуты в правдивости истории Отиса – фирменное клеймо дяди Криса, вплетенное в ее ткань, ясно проступало всюду. Была бы уверена не больше, даже поведай все это дядюшка собственной персоной.

Все та же проказливость, та же благодушная бесцеремонность в трогательном стремлении сделать ей добро за счет других, какие побудили его – если такое можно сравнивать – отправить Джилл к незадачливому дяде Маринеру в Брукпорт под видом богатой наследницы, питающей интерес к недвижимости.

Уолли Мейсон, впрочем, пока не сдавался.

– А чем ты можешь доказать… – начал он.

Джилл решительно покачала головой.

– Это правда, Уолли! Я слишком хорошо знаю дядю Криса. Никаких сомнений!

– Но, Джилл!..

– Посуди сам, где еще он мог раздобыть деньги?

Воодушевленный такой поддержкой, Пилкингтон вновь подал голос:

– Он жулик, жулик! Ограбил меня! Он и не собирался учреждать никакую кинокомпанию! Все продумал, чтобы…

– Мистер Пилкингтон! – Оборвав поток обвинений, Джилл устало заговорила, преодолевая сердечную боль: